Это был сделанный пером и тушью рисунок человеческой руки с отделенными от нее пальцами. Стрелками на нем были обозначены все вены, связывающие пальцы с ладонью. По мнению Хейзел, это походило на записи при подготовке к серьезной хирургической операции.
Пергамент был тонким, как крыло бабочки, а чернила почти выцвели. Может ли оказаться, что это запись того самого, первого, доктора Бичема? Сохраненная его внуком, который положил ее в стопку других, а затем случайно сунул в первую попавшуюся под руку книгу? Почерк был угловатым, с сильным наклоном, но очень четким, с ровными, аккуратными буквами. Хотел ли Бичем, чтобы она нашла этот листок? Записку одного из самых выдающихся ученых в современной шотландской истории, подаренную, как знак веры в ее силы, как источник вдохновения?
Как бы Хейзел хотелось встретиться с самым первым доктором Бичемом, человеком, всю жизнь посвятившим изучению человеческого тела! Рисунок на пергаменте принадлежал перу человека, преданного своему делу, как монах, того, кто с таким тщанием и самоотдачей изучал суставы, мышцы и вены, что легко мог создать подобное идеальное изображение. Хейзел перевела взгляд с рисунка на свою собственную руку и обратно. От увиденного хотелось плакать.
Ее работу прервала очередная тень, падающая на книгу от кого-то стоящего над ней. Этот некто вежливо покашлял, привлекая ее внимание, и на одну ужасную секунду Хейзел подумала, что это вернулась Гиацинт Кальдуотер, готовая пытать ее очередной порцией неуместно личных и неприятных вопросов. Хейзел отложила книгу, готовясь вежливо ретироваться, но обнаружила перед собой своего жениха, Бернарда Алмонта.
Он снова вежливо кашлянул.
– Прошу прощения за то, что помешал твоему чтению. Учишься, я полагаю?
Хейзел кивнула.
Сегодня кузен был в простом синем пальто и серых брюках. Образ, по крайней мере для Бернарда, весьма сдержанный и взрослый.
– Могу я присесть? – спросил Бернард.
Хейзел снова кивнула.
Бернард расстелил платок и уселся на траву подле нее.
– Я собирался приехать в Хоторнден или, по крайней мере, прислать письмо, но понял, что мне нелегко набраться, э-эм, смелости, я полагаю. Мне искренне жаль, что я так повел себя на балу и что обрушился на тебя с этой помолвкой. И что так поступил в коридоре для слуг. Признаюсь, что выпил больше шампанского, чем нужно, но и это меня не извиняет. – Он прокашлялся. – Я повел себя недостойно джентльмена. Предложение не делается напоказ, и поэтому, если бы ты решила мне отказать, кузина, я был бы чрезвычайно опечален, но признал бы твое право так поступить.
Раздувающийся шар стыда, неловкости и облегчения – от всего, что произошло с Бернардом, – лопнул в груди Хейзел.
– Спасибо, Бернард, – сказала она.
Бернард вдохнул, обрадованный.
– Так значит… ты станешь? Станешь моей женой, я имею в виду? Пожалуйста, скажи да! Я знаю, что вел себя ужасно, но никого другого я не могу выносить рядом с собой так, как тебя.
На нее нахлынули воспоминания о Джеке, о его тепле, о том, как от его поцелуев трепетало сердце и кружилась голова. Она снова оказалась с ним в той яме, где их сердца стучали в унисон. Как наяву она почувствовала короткие волоски на его затылке, там, где смыкались ее руки, ощутила терпкий запах его пота, бузины и мяты, сладкий земной аромат, от которого ей хотелось закрыть глаза и всю жизнь провести в одном седле с Джеком, прижавшимся к ее спине.
Хейзел отложила книгу и посмотрела в полное ожидания и надежды лицо Бернарда. Он задал ей вопрос, ответ на который был ей известен, причем всю жизнь. У нее был лишь один путь, если она хотела выжить.
– Да, Бернард, – мягко ответила она. – Я стану твоей женой.
– О, чудесно! – Он потянулся за поцелуем, и Хейзел наклонилась ему навстречу. Глаза ее оставались открытыми, и она видела, как трепещут от удовольствия его ресницы. Он оторвался от нее, влажно причмокнув. – Мы дождемся возвращения твоей матери в город и начнем серьезно готовиться, но моя семья определенно захочет устроить пышное торжество.
Хейзел не знала, что на это ответить. Она лишь кивнула и указала на свою книгу.
– О, да, конечно, – спохватился Бернард. – Я же обещал не мешать тебе читать.
Он поднялся и стряхнул грязь с платка, на котором сидел. Нахмурился при виде маленького пятнышка, затем сложил платок и опустил в карман. И уже совсем было собравшись уходить, вдруг остановился и поднял палец.
– А был?.. Прошу прощения за то, что спрашиваю о таком, сам не понимаю зачем, но… у тебя был другой кавалер? Я понимаю, как глупо это звучит, но слухи… ну, знаешь, как все это бывает.
– Нет, – отрезала Хейзел. – И никогда не было никакого русского графа или баварского герцога, и никого другого из тех, кого в Новом городе придумали, чтобы хоть как-то развлечься в отсутствие театра.
Бернард улыбнулся и с поклоном удалился. Хейзел читала при свете закатного солнца до тех пор, пока не стало слишком темно, чтобы различать слова на странице, и гадала, в какой части города бродит сейчас Джек Каррер и почему ей так легко далась эта ложь кузену.
Из «Наблюдений Сэмюэля Брасса, биографа» (Том 1, 1793 год):
Молю, расскажите, что случилось с доктором Уильямом Бичемом, баронет? Конечно, его никогда нельзя было назвать особо светским человеком, но, кажется, в последнее время он совсем прекратил появляться в обществе. На прошлой неделе я побывал на ежегодном званом обеде графа Туксбери в Хэмпшире, и графиня упомянула, будто слышала, что доктор повредился рассудком после смерти жены.
– А кто возьмется лечить сошедшего с ума доктора! – сказала она мне, прежде чем отправиться обсуждать новинки садоводства с маркизом де Фонтеном.
Графиня, как всегда, снисходительна. Менее деликатные люди поговаривают, что безумие доктора вызвано его страстью к алхимии и поискам философского камня. И пусть доктор никогда не был частым гостем в светских гостиных, но прежде он был постоянной фигурой в лондонском обществе. Прошлое лето он провел на острове Скай, а потом просто не вернулся в Лондон. Леди Сорделл намекнула, что доктор, вероятно, лишился благоволения королевской семьи и его возвращение в Шотландию – на самом деле ссылка по приказу королевы Шарлотты. Увы, я этому не верю. Посетив несколько вечеров, где доктор Бичем угрюмо стоял в углу, я могу лично засвидетельствовать, что Бичему никогда не доставляла удовольствия компания кого бы то ни было, за исключением его жены, книг и ручной черепахи. И у меня нет никаких сомнений, что уход с лондонских подмостков был его собственным решением, ставшим следствием его угрюмого и нелюдимого характера.
25
Услышав стук в парадную дверь Ле Гранд Леона, Джек решил, что это кредиторы пришли наложить лапу на здание. Когда театр закрыли, мистер Энтони отдал Джеку ключи и велел приглядывать за зданием, пока они не откроются в следующем сезоне. С ворами Джек бы справился. А вот банкиры были реальной угрозой.
