– Я слышал, ты отвечаешь за предупреждение человечества о надвигающейся гибели, – начинает отец после того, как мы все уселись. – Сообщишь нам, когда пора будет искать укрытие?
– К сожалению, я математик, а не экстрасенс, – отвечает Калеб. – Однако я могу подробно описать для вас все наихудшие сценарии.
– А, понятно. Ты перешел на темную сторону, чтобы работать на страховые компании?
– Деннис! – шипит моя мать.
– Они хорошо платят. – Челюсть Калеба подрагивает.
– Он шутит, – успокаиваю его.
– Ну разумеется! – восклицает отец. – Ты ведь понял, что я не всерьез, Калеб?
– Да, конечно, это было понятно.
– Наша семья искренне завидует людям с количественными навыками, – продолжает отец. Он из тех людей, которые носят шляпы-котелки (и не одну), часто используют слово «шик», погружаются в культуру мемов, чтобы удивить своих студентов соответствующими аллюзиями, и предпочитают слова с четырьмя и более слогами, например, количественные. – Ты, случайно, не посещал никакие семинары по литературе в Сент-Эндрюсе? Дочка наверняка говорила, что я преподаю.
– К сожалению, нет, но я люблю читать.
– Что ты читаешь?
– Что за допрос с пристрастием? – прерываю отца. – Это клише.
– Нет, это хороший вопрос. – Калеб посылает моему отцу ободряющую улыбку.
Обменявшись взглядами, мама и Ноа проявляют внезапный интерес к хлебной корзине, которая наконец-то появилась на столе. Потянувшись за одним и тем же куском фокаччи, они сталкиваются костяшками. Начинаются приглушенные споры, и это дает Калебу время собраться с мыслями.
– В последнее время я читаю нон-фикшен. «Необитаемая Земля» Дэвида Уоллеса-Уэллса, «Между миром и мной» Та-Нехиси Коутса.
Отец одобрительно кивает и задает следующий вопрос, но из-за внезапно нахлынувших тягостных воспоминаний я его не слышу. Розмари недавно написала в «Твиттере» о «Необитаемой Земле», процитировав отрывок оттуда: «Все намного хуже, чем вы думаете».
Совпадение? Пытаюсь поймать взгляд Калеба и ищу на его лице подсказки. Но он не смотрит на меня. Вместе с отцом они выбирают бутылку красного вина. Когда ее приносят, отец просит пять бокалов и подмигивает Ноа.
– В Великобритании в этом возрасте уже можно, – говорит он после ухода официанта. – Давай же, в честь Калеба.
Ноа смущенно закатывает глаза, но бокал берет.
– Ноа в прошлом году поступил в Колумбийский университет, – объясняет отец. – Он взял академический отпуск, чтобы сосредоточиться на актерской карьере, но я постоянно говорю ему, что нужно какое-то разнообразие, какая-то интеллектуальная стимуляция. Правда, Ноа?
Ноа проглотил вино, как воду, и повернулся к Калебу.
– Родители не хотят осознать, что я могу не вернуться в университет.
– Это несправедливо, – вставляет мама. – Ты знаешь, как мы гордимся тобой, ты знаешь, что мы поддерживаем тебя и твою карьеру!
– Но образование – это тоже привилегия, Ноа, – подхватывает отец своим профессорским тоном. – Подумай о том, как курс психологии или литературы может углубить твои актерские навыки, расширить твой инструментарий.
– Если я еще раз услышу выражение «расширить свой инструментарий», я закричу, – обещает Ноа.
– Многие люди убить готовы за возможность учиться в Лиге плюща, это все, что я хочу сказать, – замечает отец.
Я вклиниваюсь в разговор.
– Мне так жаль, что мой университет не входит в Лигу плюща и что я не пошла по вашим священным стопам в Йель.
– Сплошная драма! Мне достались двое детей с любовью к драме, – усмехается мама, глядя на Калеба.
– И по природе, и по воспитанию, – добавляю я.
– Неплохо. – Ноа протягивает мне кулак через стол.
Перед сносом дома я помогала маме упаковывать коробки для переезда в Уэстчестер и наткнулась на связку старых пожелтевших писем, которые отец писал моим бабушке и дедушке за несколько месяцев до моего рождения. Я спрятала их в карман, желая познакомиться с доселе неизвестной частью его личной жизни: «Мы с Линдой очень ценим вашу финансовую поддержку, пока я заканчиваю аспирантуру, – говорилось в одном из писем. – Сейчас, на пороге отцовства, моя карьера в академической среде – причем в гуманитарных науках – заставляет меня заметно беспокоиться о моей нынешней неспособности содержать семью». И с фирменным юмором он добавлял: «Давайте же (символически, светски) помолимся, чтобы ваши будущие внуки стали врачами и юристами!»
Ирония, конечно, заключается в том, что никто из них не заработал деньги, занимаясь медициной или юриспруденцией. Писательница, домовладелец. Была бы у моей бабушки такая успешная писательская карьера, если б мой дед не был домовладельцем? Сомневаюсь.
– Наоми показала мне видео, где ты поешь. – Калеб поворачивается к моему брату. – Очень здорово!
Ноа благодарит его. Несмотря на постоянную похвалу, он каким-то образом остался очень неуверенным в себе и склонным к сильным приступам самобичевания. Это у нас семейное.
Приносят еду, и я усердно принимаюсь резать жареную курицу на мелкие кусочки. Голова отца склоняется к голове Калеба, их разговор искрится, развивается; когда официантка возвращается к нашему столу, чтобы посоветоваться с отцом насчет второй бутылки вина, Калеб кладет руку мне на колено и сжимает.
Это слишком приятно, слишком хорошо. Его прикосновение должно наполнить меня теплом, но вместо этого угнетает – напоминание обо всей моей лжи. Я чувствую необъяснимое желание спровоцировать всех присутствующих здесь, испытать их и себя.
– Я начала роман! – громко заявляю я. – Пока готово несколько глав.
– Это замечательно, – говорит мама, одновременно с отцовским восклицанием: «Давно пора!»
Заметив приподнятые брови Калеба и вопросительно вздернутый уголок рта, я немедленно иду на попятную. «Глупо, – укоряю себя, – опасно».
– Я пока не готова показать его кому-либо. Предстоит много работы. Не знаю точно, к чему все идет и о чем он вообще будет.
Только бабушка знает; она сохранит мои секреты. Ярко-синее хлопковое платье Розмари, фиолетовые ногти и кольцо в носу – это детали, которые я пока оставлю при себе.
– Мы тебя не торопим, – поддерживает мама тоном, который ужасно похож на жалость.
Когда через минуту Калеб выходит из-за стола в уборную, мои родители сразу же отмечают его обаяние, остроумие и ум. Сначала я купаюсь в их одобрении, радуясь от осознания, что сделала хороший выбор, но почти сразу же похвала застывает комом в желудке под тяжестью всех противоречий: что, собственно, я творю? Я нашла мужчину, который обаятелен, остроумен и умен, а теперь…
Страдая от физического дискомфорта, ерзаю на месте, не глядя маме в глаза, потому что писатель, которым я стремлюсь стать, не позволит обывательской морали встать на пути истории, которую я собираюсь рассказать. Писатель, которым я стремлюсь стать, безжалостен в художественном плане, всегда ставя на первое место печатное слово. Иногда я чувствую, как меня разрывает надвое необходимость забыть о человечности Калеба, разобрать его на части и пересобрать в персонажа, который будет лучше работать на сюжет, игнорируя реальность, где он приятный и хороший парень.
