Я залпом выпиваю стакан и театральным жестом вытираю рот, пока местные ревут и аплодируют и наконец оставляют нас в покое.
Теплое дыхание Калеба согревает мое ухо, когда он рассказывает мне истории из юности, проведенной на скейтборде и серфе – эти занятия полностью противоречат образу того трудолюбивого и спокойного Калеба, которого я знаю. Пытаюсь представить его таким – хотя бы ненадолго, хотя бы на время, – и вскоре мы уже смеемся вместе. Если я хочу сохранить это настроение, я не могу требовать от него объяснений. Тело Калеба здесь двигается по-другому – оно излучает уверенность, оно свободное и гибкое. До этого я видела его только с согнутой спиной, полным усталости городским жителем. Здесь, у моря, когда разговоры в пабе нарастают и просачиваются сквозь каменные стены, я понимаю, кем он является и может быть, и, когда он смотрит на меня, я чувствую прилив тепла, словно прошла посвящение. На его лице выражение, которое я уже занесла в свой блокнот, – ласковая улыбка или веселое изумление. Как будто я интригую его. Это тоже своего рода восхищение? Когда он в последний раз так смотрел на меня? Когда я в последний раз была достойна этого?
Внезапно чувствую приступ тоски по былым временам, до того, как новость о существовании Розмари завладела мной и взбудоражила каждую частичку моего тела, – временам, когда он вдруг обхватывал меня рукой за талию на улице или в метро или когда в постели мы засыпали в обнимку. Счастье тогда было так близко, правда? Он всегда притягивал меня к себе своими руками и глазами.
Если б мы жили в этом пабе, то смогли бы пережить все.
Мне кажется, я снова становлюсь счастливой.
* * *
На закате мы приезжаем к дому его отца, и на подъезде горят фонари. Два черных лабрадора лают, прижавшись к стеклянной двери.
– Привет, мальчики, – окликаю я. Собаки лают сильнее.
– Одна из них девочка, – сообщает Калеб.
Его отец открывает дверь:
– Привет, Наоми. Я Генри. Моя девушка, Чарли, сейчас подойдет.
Сходство поразительное: у Генри полные губы и прищуренные глаза Калеба, те же морщины на лбу и округлые плечи. Я подавляю желание обхватить его лицо руками и поцеловать так хорошо знакомый мне рот.
– Приятно познакомиться! Спасибо, что пригласили.
Бодро, четко, прямолинейно.
– Я не знал о твоем существовании до вчерашнего дня. Калеб ничего мне не говорит. Он такой скрытный!
Это не должно причинять мне боль, я знаю. Но это больно. Что-то в моем желудке смещается и поднимается вверх.
– Я не скрытный, – бросает Калеб, чувствуя, как сгустился воздух. – Я живу за три тысячи миль отсюда.
Его отец игнорирует это:
– Ты любишь курицу, Наоми? Я знаю, сейчас только половина пятого, но я подумал, что вы оба проголодались.
– Я люблю курицу! – восклицаю я, а мои губы складываются в улыбку.
– Я уже три года как вегетарианец, папа. – Калеб театрально вздыхает, что, честно говоря, не в его духе.
– Вот черт, извини. Я забыл. Чарли иногда покупает эти замороженные вегетарианские бургеры, дай-ка я посмотрю, осталось ли что-нибудь…
Прежде чем я успеваю что-то сказать, из-за угла к нам подходит Чарли, смеясь над чем-то, связанным с собаками. Налив мне бокал вина, она направляет нас к дивану и просит меня рассказать о себе.
– Ну, днем я книготорговец, а ночью писатель, – говорю я более высокопарно, чем обычно, отчаянно пытаясь произвести впечатление.
– О, я изучала литературу в университете, поэтому люблю читать. Кто твои любимые писатели? Вообще-то меня назвали в честь Шарлотты Бронте, но какая из меня Шарлотта.
Благодарная за ее интерес и предвидя, что мы поладим, я называю несколько классических и современных имен по обе стороны океана – Рейчел Каск, Джейн Остен, Зеди Смит, Мириам Тоус, Энн Пэтчетт, Тони Моррисон, Вирджиния Вульф, Мэри Гейтскилл, Сьюзен Чой, – а она наклоняется вперед и щедро наполняет мой бокал.
Надеюсь, Чарли расскажет Генри, какая я замечательная, после того как мы уедем. Я надеюсь, что это послужит темой для разговоров на долгое время. Я хочу оставить хорошее послевкусие.
Курица, которую Генри подает всем – кроме Калеба, который хмуро уплетает куцый бургер с фасолью, – довольно резиновая, но я не возражаю. Наверное, он слишком волновался по поводу встречи с сыном, чтобы как следует приготовить мясо.
Разрываю зубами куриную грудку и глотаю. Я не сразу понимаю, что Генри что-то сказал мне.
– Простите, вы что-то спросили? – спрашиваю мягко, но я свободна, раскованна. – Это восхитительное вино отвлекло меня.
– О, это из долины Луары. Мой приятель привез из командировки. Я спросил, о чем ты пишешь. Калеб упомянул, что ты писательница.
Калеб не сказал своему отцу, что я часами сижу, пробивая штрихкоды и переставляя книги, не сказал, что я живу бесплатно в квартире на Манхэттене и все равно не пишу так много, как могла бы или должна была бы. Вместо этого он сказал, что я писатель. Его настойчивое желание видеть меня такой, какой я хочу, чтобы меня видели, похоже на любовь.
Я уже выпила достаточно, чтобы перестать постоянно контролировать себя. Я словно парю.
– Я пишу о проблемных отношениях. О том, как люди постоянно разочаровывают друг друга.
– Каких только проблем не бывает, – подхватывает Генри. – Это у вас еще детей нет!
Ерзаю на месте и делаю то же, что и всегда, когда сталкиваюсь с фактом своего бесплодия, – нервно смеюсь, произношу неопределенные утверждения типа «ха, да, конечно, я даже не могу себе представить», а затем замолкаю, надеясь, что кто-нибудь сменит тему.
К счастью, Чарли чувствует мой дискомфорт – и, возможно, дискомфорт Калеба тоже; в конце концов, мы встречаемся меньше года, и обсуждать это было рано – и тут же говорит:
– Прежде чем уедешь, ты должна сказать нам, где найти твои рассказы. Я с удовольствием прочту.
Улыбаюсь ей, перевожу взгляд на Генри, затем на собственную тарелку и, наконец, на Калеба. Я не смотрела на него с тех пор, как поднесла ко рту вилку. Я относилась к Чарли скорее как к подруге, а не как к женщине, ставшей причиной развода его родителей, а к Генри – как к еще одному мужчине, которого мне нужно очаровать, а не как к одному из родителей парня, которого надеюсь полюбить. Я относилась к ним как к персонажам, которые скоро окажутся на страницах, и мне ненадолго становится стыдно.
Изучаю лицо Калеба, запоминая его. Он красив, и мне повезло. Извинившись, я выхожу из-за стола.
Мое лицо в зеркале раскраснелось от вина. На стене напротив висят четыре фотографии: юный Калеб десятилетней давности, щурящийся на солнце в футболке «Нирвана», и три профессиональных снимка молодого парня в спортивном пиджаке и брюках, сидящего на ступеньках их дома. У него карие глаза Чарли.
