Через сорок восемь часов (слишком долго) Розмари отвечает: «Конечно! Постараюсь прочитать как можно скорее».
На этот раз я высылаю отрывок, в котором рассказываю свою первую историю: про Адама. Хочу, чтобы она воспринимала меня по-другому.
Но бабушка читает быстрее – у нее есть мотив спешить – и звонит мне через несколько дней.
– Наконец-то! – говорит она вместо приветствия.
– Ха-ха, да, но я не уверена, что это нечто стоящее.
– Это так. Признаюсь, больше всего мне понравилось взаимодействие между женщинами. А что касается парня… – долгая пауза, бабушка негромко дышит на другом конце трубки, – у них ровные и нормальные отношения. Так что жаль, что рассказчица стремится навредить себе, когда она наконец-то влюбилась.
Пытаясь переварить сказанное, я сопротивляюсь желанию спросить: «С чего ты взяла, что она влюблена?» Положив Ромео на колени, я чувствую себя заземленной – хотя бы ненадолго.
– Возможно, она и впрямь боится, – я пытаюсь сформулировать свои мысли, – любви: не только быть любимой, но и любить самой. И поэтому она ведет себя так, чтобы ее не могли полюбить, понимаешь? Когда ее отвергнут, она будет знать почему; ее судьба в ее руках.
– Неплохая гипотеза! Но что за чушь, любой способен любить. – С ноткой понимания в голосе она добавляет: – Ты соотносишь себя со своей героиней?
От нее ничто не ускользнет.
– Немного, – выдыхаю я. – Моя книга отчасти об этом. Если мои собственные отношения закончатся из-за того, что я сделала и о чем написала, то как я могу позволить себе любить человека, который однажды покинет меня?
Повисает пауза. Затем бабушка снова говорит, мягко, но прямо:
– Если у тебя будет выбор между контролем и любовью, что ты выберешь?
Я молчу. Можно ли выбрать и то и другое?
– Нужно подумать, – вздыхаю я в конце концов и принужденно смеюсь в надежде на то, что она оставит эту тему, снимет меня с крючка. – Спасибо, что прочитала, бабуля, – продолжаю как можно бодрее. А потом, когда осознаю, как мало времени у нас осталось, я добавляю: – Не знаю, что буду делать без тебя.
– Все будет хорошо, – успокаивает она и добавляет со смехом: – А если ты будешь постоянно перечитывать мои мемуары, ты и вовсе не заметишь моего отсутствия.
Это не прощание, пока нет, поэтому я не прощаюсь.
– Скоро увидимся! – говорю вместо этого.
Это звучит как приказ, и так оно и есть.
* * *
Ключ от моей квартиры – серебряный. Ключ Калеба – золотой. Мне нравится звук, с которым они сталкиваются в моей сумочке. Мне нравится мягкий щелчок, когда каждый ключ идеально подходит своему замку.
Сегодня запах жареных овощей и запеченной курицы проникает через дверь моей квартиры в коридор, прекрасно передавая иллюзию – или реальность – того, на что теперь может быть похожа наша совместная жизнь: в горе и в радости, в болезни и в здравии. Мне так повезло, что он рядом. Мой парень.
(«Он славный мальчик, Наоми», – сказала бабушка.)
Дверь распахивается, и при виде Калеба у плиты мое сердце замирает. Через колонки доносятся голоса ведущих его любимого подкаста «Затишье».
– Пахнет потрясающе, – замечаю я.
Он выключает плиту и колонки.
– Привет! Все почти готово. Как прошел твой день?
– Неплохо. – Я открываю банку с кошачьим кормом. Ромео мгновенно прибегает на звук. Поворковав над ним, иду в ванную, раздеваюсь и вычищаю его туалет. Мне всегда кажется, что во время этой процедуры грязь и пыль осядут на моей коже и волосах, поэтому выгребаю его лоток голышом, перед душем. Это мой ритуал.
Льется вода. Наношу шампунь от перхоти, пока мыльная пена собирается вокруг пальцев ног, окружая сток. Мои глаза закрыты, а кончики пальцев ног давят на пол, даря легкость, и внезапно с необратимой ясностью – кто-нибудь неожиданно метнется перед машиной, и мы не успеем затормозить – я наконец-то понимаю, каким будет конец.
Парень главной героини погибнет в последней главе в результате загадочной трагедии, тем самым невольно создав пожизненную связь между двумя женщинами, которые пережили это. Несмотря на всю ложь и обман, притворство и недопонимание, их ждет прощение, исцеление и счастливая жизнь. Я чиста душой и телом.
Выключаю кран, и все это кажется еще более очевидным – другого конца и быть не может. Смерть – это сосуд для выплеска всех уродливых, противоречивых эмоций; она также дает возможность уклониться от ответов, не задавая вопросов. Я подарю себе желаемое, пусть только на бумаге.
Вытеревшись полотенцем, стою голышом на коврике и лихорадочно конспектирую главу с помощью «Заметок» на своем телефоне, и тут – посреди общего горя – мне приходит уведомление от «АОЛ».
Розмари прислала свое мнение об отрывке, посвященном Адаму:
Мне очень понравилось, это откровенно, уязвимо и трогательно. Скажу прямо: гораздо лучше, чем прошлый текст. Пиши еще!
Я сижу, задумавшись над ее ненавязчивым комплиментом – «трогательно», «откровенно», «понравилось, – пока Калеб не зовет меня из кухни. Перейдя в спальню, кладу телефон экраном вниз на прикроватную тумбочку и переодеваюсь в спортивные брюки и футболку.
Калеб улыбается при виде меня. Он расставляет тарелки с едой, зажигает свечу с ароматом ванили и откупоривает два янтарных эля.
Мы сидим, едим мясо и овощи, и я решаю на этот раз быть настоящей. Позволить себе признаться в одной конкретной детали.
– Калеб, что бы ты сказал, если б… если б я призналась, что не могу иметь детей? Биологически, я имею в виду. – Мой голос звучит так тихо, что на секунду я верю, что он меня не услышал; какое облегчение.
Калеб замирает, не донеся вилку до рта.
– О чем ты? – Темп его речи ускоряется. – Что случилось, ты заболела?
Отчетливо ощущаю пустоту внутри себя.
– Это едва ли актуально для наших отношений на данном этапе, скорее на будущее, когда мы будем обсуждать это всерьез, точнее, если мы будем обсуждать это всерьез, в общем и целом, дело в том, что у меня нет яичников. – Я перевожу дыхание. – Мне сделали операцию. В подростковом возрасте. Чтобы удалить кисту. Но что-то пошло не так, и мне удалили и яичники. Так что я или мы – в общем, мы могли бы, например, усыновить ребенка. Если до этого дойдет. Когда-нибудь в будущем, конечно. Как я и говорила.
Калеб откладывает вилку и в течение долгой, неприятной минуты смотрит на еду, а я считаю каждый вдох – раз, выдох, два, вдох, три, выдох – и готовлюсь услышать, что я просто не способна сказать правду, что я лгунья, мне нельзя доверять (другого и быть не может).
– Боже, Наоми, – в конце концов выдыхает он. – Господи. Мне очень жаль. – Он сглатывает. – Я не знаю, что сказать. Это действительно тяжело. И ты была так молода! Мне жаль, что ты не сказала об этом раньше. Но я не могу понять, почему.
