– In english, please. I don’t understand Russian, – сотворив на лице чарующую улыбку, проронил женским голосом Джонсон и подпер кулачком подбородок.
– Так вы не мадам, а английская леди, – ответил улыбкой Пантелеев, не распознав под слоем грима Джонсона мужчину. – Но все равно. Ваши часики, плиз.
И показал пальцем на изящные женские часы, украшенные россыпью мелких бриллиантов – фальшивых, разумеется. Джонсон улыбнулся, медленно развернул запястье, грациозно изогнул его, неторопливо щелкнул застежкой на браслете и прежде, чем снять их и опустить в шляпу, поманил пальцем налетчика, мол, дайте ваше ушко.
– Дурак ты, Вольф, – зашипел Джонсон баритоном по-русски в ухо наклонившегося налетчика. – Настоящий Ленька тебе этого не простит. Сожрет с потрохами.
Тот ошарашенно отпрянул, но тотчас приблизился вновь – сообразил, раз уж его раскусил этот, остальным сие знать нечего.
– Ты кто такой, морда крашеная? – злобно зашипел, приблизившись к лицу на не вполне безопасное расстояние, – сейчас перепачкается в белилах, болван. Джонсон с кривой улыбкой чуть отстранился.
– Видишь, вон тот официант, в двух саженях стоит, не двигается, замер, точно каменный, через руку перекинута салфетка, закрывающая его кулак? – продолжал чарующе улыбаться Джонсон, заговорив опять нарочито тоненьким голосочком и издевательски растягивая слова, как это делают барышни, когда кокетничают. – Под белой салфеткой у него наган – он на самом деле мильтон. Угро Леньку здесь уже месяц поджидает. Вижу в твоих глазах вопрос – что делать? Бежать не смей – застрелят. Бери меня в заложники и дуй вон в ту дверь у барной стойки – это кухня. Дальше я тебя выведу.
– А откель мне знать, что ты тоже не мильтон?
– «Интеллидженс Сервис» – английская контрразведка. – И Джонсон уронил подбородок на ладонь, опять просияв улыбкой парижской чаровницы.
Налетчик в удивлении смотрел в накрашенные, как у египтянки, глаза Джонсона долгих секунд пять, решаясь. Джонсон считал: раз, два, три, четыре, пять… По лицу фальшивого Леньки пролетела судорога отвращения – это он представил, как берет в заложники мужчину, переодетого женщиной, – ишь, какой щепетильный. Тем не менее медлить было опасно, и он в конце концов начал действовать: вцепился в горло, вытянул из-за стола, умело развернул и, прижав к себе, приставил к горлу дуло.
– Не так грубо, – презрительно скривил губы Джонсон, не ожидавший, что Вольф будет столь резв, и громко, что есть мочи, заголосил по-русски, мол, убивают, помогите, спасите.
В два-три шага, очень похожих на танго, скользя задом-наперед, они пересекли расстояние от столика до барной стойки и исчезли в дверях, ведущих в кухню.
Через кухню они пронеслись бешеным вихрем, по пути гремя посудой и роняя тяжелые сковородки, кастрюли с чем-то дымящимся и пахнущим остро и пряно, сбивая с ног каких-то людей. Вслед им летела отборная брань, визг посудомоек. Высокий, нескладный повар схватил фальшивого Пантелеева за альмавиву, оба сплелись в драке, поверху их голов лег темный материал плаща. Джонсон подхватил с очага сковороду и со всей дури наугад двинул ею по выпирающей бугром под материалом голове. Раздалось тяжелое «О-ох!», Вольф скинул с себя тряпки, а повар обмяк под альмавивой.
Два прыжка, и они исчезли в низенькой двери, ведущей в подсобные помещения. В тесном коридоре Джонсон, двигаясь быстро и беззвучно, на ходу, под изумленными взглядами своего спутника, принялся снимать парик, платье, стянул чулки, скинул матерчатые туфельки и, оставшись абсолютно голым, стал невозмутимо складывать коралловый креп-жоржет в аккуратный сверток. Откуда-то из груды ящиков с картошкой и луком он вынул другой сверток, заготовленный им заранее, – брюки, жилет, пиджак, штиблеты. С ловкостью фокусника он нырнул в костюм из клетчатого твида, в один карман опустил платье и парик, из другого извлек бумажную манишку с галстуком и манжеты. Прилаживал все это тоже на ходу.
Он почти закончил свое преображение, когда вновь начали стрелять. Думал, ушли, но нет, на стене прямо перед носом расцвела целая клумба черных дыр, остро запахло порохом, и от громких хлопков заложило уши. Вольф выпустил в темноту коридора весь барабан своего нагана.
– Бросай оружие, – прошипел Джонсон.
– Нет!
– Бросай, говорю!
Нехотя тот закинул револьвер в угол. И они насилу успели выскочить через дверь черного хода во двор позади ресторана, бывший когда-то садиком, где до революции в летний сезон ставили столики. Сейчас он был весь перекопан, завален негодной мебелью, какими-то ящиками, то тут, то там высились целые горы из обломков кирпичей, кусков штукатурки и мокрого песка.
Прежде чем преследователи оказались снаружи, беглецы нырнули за груду мусора, сваленную у ветхого, покосившегося забора. Спасали ночная темнота и привычное безфонарье. Джонсон на ходу и по-прежнему невозмутимо снимал с себя грим. Раскопав в мусорной куче припасенную жестяную банку из-под печенья, под револьверные выстрелы, которые грохотали шагах в пяти от них, он вскрыл ее, достал полотенце, заранее пропитанное постным маслом. Привалившись спиной к почерневшим доскам забора, стал тереть лицо, пока вся чернота египетских глаз не осталась на куске ткани.
Горе-налетчик лежал ничком рядом, сжался, прикрывая руками голову, и монотонно вздрагивал от каждого выстрела – вздрагивал организованно, знаючи, как это делать правильно, – не паникер. Сразу видно, успел в Гражданскую войну под пулями походить – это плюс, значит, с заданием справится, не сдрейфит.
Вытряхнув из карманов платье, парик, сережки, туфельки и сложив их в жестянку, Джонсон нажал локтем крайнюю левую доску в заборе и, чуть поведя плечом, просочился в темноту соседнего двора, к нему с лаем подбежала собака. Он кинул ей кусок черствого хлеба, стянутого при побеге из кухни. Собака замолкла, с жадностью принялась за гостинец – голодная, хозяева редко бросали и худые объедки.
Налетчик за ним не спешил. Джонсон высунул голову обратно в проем, нашел взглядом впотьмах вздрагивающее от выстрелов тело, шикнул:
– Эй, ползи сюда.
Тот приподнял голову. Продолжало бахать – видимо, мильтоны знали, что беглецы засели за кучей мусора и палили по ней, боясь подойти ближе, – настоящий Ленька Пантелеев был очень хитер на выдумки, мог не отстреливаться, засесть в засаде, подпустить ближе и разом перебить, поэтому они, как волки, кружившие вокруг медвежьей берлоги, лишь тявкали и больше ничего.
Удивленно воззрившись на вполне себе нормальное мужское лицо Джонсона и на его аккуратно расчесанные темные от специального состава волосы, на непонятно откуда взявшуюся бородку и усы, налетчик крякнул, но ничего не сказал, двинулся к щели.
Дворами-колодцами пробрались на территорию Певческой капеллы, которую теперь переименовали в народную хоровую академию. Благодаря взошедшей луне быстро нашли арку, ведущую на набережную. Джонсон сунул в расщелину в стене коробку, прикрыл доской и двинул вдоль стены п-образного здания в сторону Мойки. На набережную ступили, с осторожностью озираясь. Не тут-то было – мильтоны оказались не столь глупы, поджидали на мосту: то ли издалека их увидели, то ли знали про тайный ход через Певческую капеллу. Но и Джонсон не был бы одним из лучших агентов английской контрразведки, если бы не умел все заранее предвидеть.
