Один загадочный факт, который отказывались признавать сотрудники Госполитического управления, все же склонял в сторону болезни. Феликс как будто не замечал за собой слежки, точно находился в мире, который существует только для него одного и для его личных надобностей. Он был как слепой канатоходец, который неведомо как шагал над пропастью и только чудом не падал.
В конце концов Ягоде надоело играть в кошки-мышки, и он стал настаивать на госпитализации Вольфа в психлечебницу – пора начать выбивать правду в палатах для буйных. Но официальной бумаги выписывать не хотел. Менжинскому бы не понравилось, что такой индивид шпионил в Прокуратуре и Кремлевской поликлинике прямо под носом у Политбюро. Наконец перед самым арестом Месхишвили Вольф затеял шантажом собрать нескольких человек в последнем вагоне одиннадцатичасового поезда на Ленинград. Теперь уж точно надо было пациента вязать в смирительную рубашку, но Вольф неожиданно сам явился в ИСПЭ.
– Чем могу быть полезным? – спросил Константин Федорович, гадая, какую линию взять в беседе то ли с больным, то ли с величайшим притворщиком в мире. Но решил, что стоит на всякий случай разграничивать обе личности собеседника, чтобы четко осознавать, с какой из ипостасей имеет дело.
– Неужели вы меня не узнали? – усмехнулся тот, видя, как долго профессор разглядывает его. И слегка покачнулся, держа руки в карманах шинели. Грених неуютно поежился, поглядев на оттопыренное у боков пальто. И Феликс тотчас вынул руки, демонстрируя, что не принес с собой оружия и имеет мирные намерения. – Вы же сами меня сдали охр… то есть угрозыску.
Интересная оговорка. Он еще помнит охранку.
– На моей памяти я угрозыску никого не сдавал, – ответил Константин Федорович, открыто глядя в эти глаза-кинжалы.
– Вы проследили за мной, взяли Вольфа. Я заметил за собой слежку.
– Взяли Вольфа? – изумился Грених. Почему он так решил? Но поспешил замять неловкость, разыграл забывчивость. – Ах, вы, должно быть, поломойку из Прокуратуры имеете в виду?
– Звучит, как плохая аллюзия на Авгиевы конюшни. Да, это был я. Пришел к вам с заявлением, что вы взяли не того. Вольф всего лишь сумасшедший и исполнитель, он не знает всех глубин моей контрразведывательной работы. Я ему многого не рассказываю.
Грених смотрел на него несколько секунд, надеясь, что удивление не слишком отразилось на его лице.
– Контрразведывательной работы? – повторил призадумавшийся Грених. – Ну, это вы не по адресу. Вам сразу на Лубянку. Там как раз и занимаются контрразведывательными работами.
– По адресу. Ольга на суде говорила, что передавала одному краскому лопату и записку с просьбой спасти ее от атамана. Этот красный командир – Вольф.
Тут-то и стало понятно, кто засунул его в Институт красной профессуры, почему он ошивался в Прокуратуре. Грених еще не знал, чем именно шантажировал Вольф бывшего губпрокурора, ему только предстояло это узнать.
– А бумага у него сохранилась? – спросил он, тотчас став прикидывать, как затащить неожиданно обнаружившегося свидетеля в суд, хорошо бы еще и с вещественными доказательствами.
– К сожалению, нет – потерял.
– Плохо… – вздохнул Грених, понимая, что, может, и вправду записка потеряна, а может, пациент лжет. Толика надежды, что он лукавит, все же осталась. – Дело в том, что Швецов позаботился уничтожить не только документ, что принес в рязанский губисполком от… эм… Вольфа, если это он, конечно, но и поубивал большинство своих сотоварищей по губчека. Ни я, ни Ольга не знаем фамилии того таинственного героя, который трусливо бежал из усадьбы.
– Усадьба горела, когда он вырвался из нее, – повысил голос Феликс Белов, но тут же взял себя в руки. – Там никого не было.
Ага, задело, значит.
– Что же вы так поздно явились?
– Я готовился.
– К чему же?
– Собирал информацию о преступниках, связанных с Владом Миклошем.
– Это нам известно. – И тут Грених решил, что единственный способ выяснить правду – подыграть. Он добавил: – Вольф о вас все рассказал.
– Что – все? – насторожился совершенно искренне Белов.
– Что вы состоите на учете у доктора Зигель в Ленинградской психотерапевтической больнице. У вас своего рода… невроз солдата. После германской и Гражданской войн число солдат, получивших боевую психическую травму, значительно выросло.
Про вялотекущую шизофрению, которую ему ставила Зигель, и тиф Грених предпочел пока не говорить, чтобы не шокировать объект. Назвал нейтральный диагноз, который особых подозрений бы не вызывал.
– Вот лжец! Мелкий пакостник. Почему же вы меня не арестуете тогда? – с вызовом бросил Белов.
– Потому что нет ни одного доказательства, что Вольф действовал по вашему наущению. Мы решили, что он вами пытался прикрыться.
– Вы не поверили ему?
– Он говорил, что вы английский шпион. Такому сложно поверить.
– А про звонки с угрозами?
– Свалил на вас.
– Отпустите его, – вновь вырвалось у него порывистее, чем он, видно, хотел. – Он болен, не понимает, что делает.
– Я же не решаю такие вопросы. Почему вы пришли ко мне? Тем более что Вольф совершил несколько краж и вооруженных грабежей в Ленинграде.
– Ах, вам и это стало известно?
– Увы, да, – кивнул Грених. – Вольфу предъявлены обвинения, и уже заведено уголовное дело, скоро его передадут Ленинградскому угрозыску.
– Это значительно все усложняет, – нахмурившись, проговорил Белов, прижав пальцы к виску, но тут же поднял голову. Его мучила какая-то внутренняя борьба, с которой он никак не мог совладать, хотя по виду он совсем не походил на невротика, держался достойно, скорее выглядел человеком с железной волей, который нынче пребывал в весьма затруднительном положении. Даже чудак-шахматист, маской которого он прикрывался в институте, в нем сейчас почти не присутствовал.
– Я должен вам рассказать одну историю, – начал он после паузы. – Вольф не самый лучший человек в мире, это безусловно. Но он искупил все свои злодеяния! Мне кажется, вы должны знать – как. Прежде я никогда и никому об этом не рассказывал. Пришло время.
– Быть может, нам подняться в кабинет? Здесь, в морге, можно схватить простуду, – предложил Грених, который совершенно не ожидал, какая его ждет история и что после нее последует.
Белов опасливо переступил порог кабинета Грениха, как осторожное животное, оглядел серые стены, шкаф с папками, объемный стол, заваленный бумагой и карточками, телефон на нем. Долго не решался сесть на предложенный стул и прежде, чем опустился на самый край, несколько раз покосился на дверь позади себя. Но сев, приосанился, будто принимая образ англичанина на королевской секретной службе, и стал выдавать сухие, безэмоциональные факты биографии «своего гимназического друга» Вольфа.
