Но Крыс не знал преград и шастал по тюрьме, как у себя дома. Собственно, это и был его дом, и уже на третий день я начал его прикармливать.
От каждого ломтя хлеба, два раза в день подаваемого к моему столу, я оставлял для Крыса небольшой кусок, и когда в очередной раз видел его хитрую морду, то клал кусочек хлеба на каменный пол, сначала совсем рядом с дырой, из которой он появлялся, потом все ближе и ближе к центру камеры.
И Крыс проявил интерес. На третий день нашего знакомства он осмелел настолько, что начал выходить на середину комнаты, а к концу первой недели я уже учил его прыгать через соломинку, вытащенную из тюфяка. Крыс проявил к цирковому искусству истинный талант. Думаю, будь у меня в запасе месяц-другой, и я смог бы выступать с номерами перед стражниками, дабы обеспечить себя и Крыса хлебом насущным.
На десятый день моего заточения, когда я уже отчаялся дождаться, явился адвокат.
– К вам посетитель, ваша милость, – обрадовал меня Гийом, явившийся в неурочный для кормежки час. – Прошу вас просуньте руки в проем.
Сопротивляться было бессмысленно, и через минуту, облаченный в ручные кандалы, запирающиеся на ключ, я покинул камеру.
Гийом, лицо которого я увидел впервые, оказался добродушным на вид толстяком. В сопровождении еще двух вооруженных стражников он конвоировал меня сквозь всю тюрьму, полностью игнорируя стоны, крики и проклятья других заключенных, мимо камер которых мы проходили. Неприятная у него работенка, надо признать. Вертухай, хоть и имел свой верный кусок хлеба, но я бы ни за какие коврижки не согласился бы поменяться с ним местами, даже несмотря на мое нынешнее бедственное положение. Впрочем, со мной он был вежлив и предупредителен. Видно, мой статус был еще не до конца определен, как и моя дальнейшая судьба, а иметь врагов или недоброжелателей из аристократического сословья на свободе Гийом не желал.
Через некоторое время мы остановились перед очередной дверью.
– Ваша милость, я сниму кандалы здесь в коридоре. Только прошу, не надо баловать.
– Я буду спокоен, аки статуя горгульи в соборе Парижской Богоматери, – уверил я его, слегка переживая за первую встречу с лицом, от которого, возможно, будет зависеть моя жизнь. За свой гардероб, не менянный почти две недели, я не переживал, как и за запах, который источало мое тело, несмотря на то, что половину ежедневного кувшина с водой я тратил на омовения. Адвокат – не барышня, потерпит.
Комната, в которой я оказался, была совершенной копией той комнаты, где полторы недели назад меня допрашивал Мартель. Только теперь мне навстречу из-за стола поднялся взволнованный юноша, длинный, как палка, и столь же худой, с еще прыщавым лицом, взлохмаченной кудрявой рыжеватой шевелюрой, порывистый в движениях, как молодой щенок, и, видно, пока столь же неумелый. От него несло запахом жареной рыбы и сидром, видно, позавтракал недавно.
Одет он был в длинный черный халат с белым накрахмаленным воротником от которого вниз по груди шел двойной лоскут
[21].
– Шевалье де Брас, какая честь для меня! Меня зовут мэтр Жоли. Я буду защищать ваши интересы в королевском суде!
Голос у него был не то, чтобы писклявый, но весьма тонкий и пронзительный, лишь время от времени срывающийся на хрипотцу. Видно, еще недавно он пел в церковном хоре дискантом, а потом его голос стал ломаться. Обычно у мальчиков это происходит до пятнадцати лет, но в некоторых случаях процесс ломки может затянуться до двадцати и даже дольше. Не знаю, сколько конкретно весен стукнуло моему защитнику, но я мысленно поаплодировал Мартелю – он выбрал для меня самого смешного и никчемного адвоката Парижа.
– Рад нашему знакомству, мэтр Жоли. С чего начнем?
– Для начала определим наше соглашение и обговорим мой гонорар, – засуетился юноша, лихорадочно перебирая бумаги.
Конечно, никто не будет работать бесплатно, на это я и не надеялся, но, испытывая некую нужду в наличных средствах, я должен был убедить его поработать на общественных началах или же за будущий куш. Глядя на пылкого юношу, я пытался прикинуть его слабые места. Он явно был беден, ну а как же иначе в его-то возрасте, но при этом не лишен амбиций. Деньги важны для него, но возможность обрести известность – куда важнее. Попробуем сыграть на этом!
– Разумеется, мэтр, – начал я издалека. – Мы непременно все определим и обговорим. Но скажите-ка мне честно, как на исповеди, это ведь будет ваше первое публичное дело?
Жоли покраснел. Даже не так – он реально полиловел, как перезрелый томат, я даже начал опасаться, не хватит ли его удар, столь много крови прилило к его лицу.
– Если вы, ваша милость, считаете, что моих знаний и умений недостаточно для ведения сего дела, – заговорил он прерывающимся от волнения голосом, – то, разумеется, вы вправе не прибегать к моим услугам и воспользоваться знаниями моих более старших и опытных коллег.
Он гордо вздернул вверх подбородок, готовый держать удар.
Я, чуть прищурив глаза, оглядел его, подчеркивая взглядом свои сомнения. Потом сел на один из двух стульев, мэтр же остался стоять напротив навытяжку, как школяр перед учителем.
– Ваша квалификация?
– Я был экзаменован комиссией, получил диплом лицензиата прав, мою просьбу о допущении к профессии удовлетворили три месяца назад, после чего я принес присягу и был внесен в список действующих адвокатов города Парижа.
Да уж, этот молодой петушок вполне способен отправить меня прямиком на виселицу или эшафот, это уж как решит почтенный суд. Сомневаюсь, что за жалкие три месяца практики, да без единого реального дела, он успел обзавестись необходимыми связями и знакомствами в тех кругах, которые могли повлиять на решение суда. С другой стороны, иного защитника у меня не было. Придется рисковать.
– Что же, месье, – медленно начал я, растягивая слова, и в то же время чуть искоса поглядывая на мэтра, – к сожалению, я вынужден…
– Я могу обусловить вознаграждение после процесса! Мы укажем это в контракте! – внезапно перебил меня юноша и вновь покраснел, словно застеснявшись своего порыва. И все же он пересилил себя и продолжил: – Я понимаю, вы не доверяете моим знаниям, поэтому требовать аванса я не вправе. И я с радостью пойду на подобные условия, если вы, со своей стороны почтите меня своим доверием.
– Мэтр Жоли, – торжественно произнес я. – Это дело отныне ваше!
Глава 8
Наваррец
Мэтр Кристиан Жоли, уроженец Парижа, двадцати лет от роду, жил очень скромно, если не сказать – бедно. Родители его давно умерли, не оставив после себя никакого наследства, кроме долгов, которые Кристиан с огромным трудом погасил.
