– Я-то думал, что тебе будет интересно. Ведь доктор Живаго – врач, – вздыхал Мехди.
На Аишу это не произвело ни малейшего впечатления. И Мехди понял, насколько упрямой и настойчивой может быть его жена. Ничто не могло сбить ее с избранного пути. Доктор Живаго был поэт, как и новый начальник Аиши, доктор Ари Бенкемун. В Рабате про него говорили, что он помог появиться на свет половине города, и Аиша думала, что это, должно быть, забавно – каждый день встречать на улице людей, которым ты можешь сказать: «Я был первым, кто вас увидел». Он принял Аишу с воодушевлением, которое ее удивило. В первый рабочий день он взял ее за плечо и почти бегом провел экскурсию по отделению, говоря без умолку. Он рассказал анекдот времен своей учебы в Париже, остановился и поздоровался с медсестрой:
– Хозяйка здесь она, не забывайте об этом.
Аиша кивнула. Они вошли в палату, и доктор Бенкемун добрых десять минут просидел с пациенткой, не выпуская из своих волосатых лап ее руку.
– Спасибо, доктор. Я никогда вас не забуду, – произнесла она.
Он пригласил Аишу пообедать: «Вам нужно так много узнать, а мне – так много вам рассказать». Отправляя в рот маринованные анчоусы, он поделился воспоминанием о невероятных родах («Женщина уверяла, будто она девственница, как мать Иисуса!»), потом сделал суровое лицо и предупредил Аишу о случаях заражения крови и трубных инфекциях, от которых умирали пациентки.
– По всему городу у нас полно тайных опасных конкурентов. Это всевозможные знахарки, коновалы, акушерки, производящие незаконные аборты. Они кромсают женщин, а к нам их привозят зачастую уже слишком поздно. Мадемуазель, материнство – штука таинственная. Нет ничего сильнее желания женщины иметь ребенка. Разве что желание избавиться от него, если она его не хочет. К вам будут привозить женщин с обожженными расплавленным свинцом ляжками, которых убедили, будто у них во влагалище поселился демон. Женщин, напившихся крови петуха или шуровавших в вагине членом покойника.
Аиша вытаращила глаза. Бенкемун облизнул уголки губ, измазанные маслом:
– И не делайте такие страшные глаза, мадемуазель. Наши собратья по профессии, несмотря на все свои дипломы, иногда тоже ведут себя как дикари. Видели когда-нибудь, как развиваются инфекции после скверно выполненного выскабливания?
Аиша кивнула. Она вспомнила лицо двадцатилетней девушки, прибывшей среди ночи в страсбургскую больницу. Она изучала политические науки и носила шелковую голубую блузку и латунные браслеты. Судя по картине повреждений, врач решил наказать ее и для этого выбрал то место, которым она согрешила. Да, Бенкемун был поэт, он с уважением относился к многочисленным легендам, окружавшим акт рождения. Некоторые женщины, чтобы легче переносить болезненные потуги и уберечь рождающегося ребенка, отрезали кусочки бумаги с написанными на них аятами Корана и съедали во время схваток. Быть врачом, объяснял Аише Бенкемун, это еще и сталкиваться лицом к лицу с иррациональным, с представлениями о том, что женщина подчиняется лунному циклу и что все, что ей чудится или видится во время беременности, может повлиять на благополучие ребенка.
В первые недели Аиши в больнице доктор Бенкемун ни разу не изменил себе: он все так же торопливо, словно это не терпело отлагательства, делился с ней тем, что занимало его мысли. Как будто он страдал тяжелым, смертельным недугом и спешил, пока жив, передать свои знания наследникам. На самом деле доктор Бенкемун спал и видел, как бы уйти на пенсию. И очутиться как можно дальше от этого города, маленького, словно паучья сеть, где он то и дело натыкался на своих пациенток и детей, которым помог родиться. Ему надоело вздыхать и закатывать глаза, когда женщины восторженно восклицали: «Вы принимали роды у моей матери и когда-нибудь примете роды у моей дочери!» Лучше умереть, думал доктор Бенкемун, который больше не мог слышать рычание тужащихся женщин, не мог выносить бесконечные роды и ночные вызовы. Куда бы он ни пошел, он вздрагивал от телефонных звонков. «Доктор Бенкемун! – кричали горничная или метрдотель. – Вас ждут в больнице!» Сколько раз он бросал карты на стол, не закончив игру? Сколько раз ужинал, выпив всего пару глотков спиртного, потому что боялся опьянеть? Сколько десертов так и не попробовал?
В Аише он видел свою наследницу. Эта молодая женщина понравилась ему не только потому, что с блестящими результатами окончила университет, и не потому, что относилась к нему со старомодной почтительностью. Он наблюдал, как она общается с пациентками, и обнаружил, что Аиша проявляет удивительную в столь молодые годы уверенность в себе. Тем, кому мужья запрещали пить противозачаточные таблетки, она говорила: «Вы все-таки их принимайте, а ему необязательно об этом знать». Как-то раз в пятницу вечером доктор Бенкемун сообщил Аише, что уезжает из города и вернется только в понедельник утром:
– Хочу услышать только хорошие новости, когда вернусь. Договорились?
В те выходные на свет появились шестеро малышей.
Жить с женщиной оказалось делом непростым, к тому же физическое присутствие Аиши и тот факт, что она делит с ним кров, не всегда вызывали у Мехди безусловный восторг. Ему не нравились ее средства для волос, после которых ванная долго благоухала мастикой для паркета. Не нравилось, что на ночь она зачесывает волосы, укладывая их вокруг головы, закрепляя невидимками и туго обвязывая платком, – этот способ выпрямления кудряшек назывался «патча». Ему не нравилось, что она даже не прячет коробки с гигиеническими прокладками и горстями пьет таблетки еще до того, как плохо себя почувствует, потому что «я знаю, что скоро у меня начнется мигрень». Он не хотел ничего об этом знать и хозяйством заниматься тем более не хотел. Он упорно отказывался ходить с ней за покупками – боялся, что кто-нибудь его узнает. Хорош он будет с корзинкой овощей в руке! Он редко заходил на кухню, а когда все же решался зайти, останавливался в дверях и просил, чтобы она налила ему попить. Напрасно Аиша показывала глазами на холодильник, предлагая ему самому наполнить стакан, он делал вид, будто не понимает.
Он полностью отдавал себе отчет в том, что совершенно не разбирается в женщинах. То, что рассказывала Аиша, возвращаясь после работы, его не просто не интересовало, но даже пугало. Всю жизнь он слышал о том, что девушкам можно делать, а что нет, и что такое целомудренное поведение, и считал себя вправе испытывать неприязнь к тем из них, кто слишком громко разговаривает или откровенно кокетничает. Все, что касалось тайн женского тела, вызывало у него глубокое отвращение. В этом была вина Сид Чаррисс и остальных актрис, которые жили в его детских мечтах.
Аиши часто не было дома, но Мехди ее в этом не упрекал. Он возглавлял кабинет министра промышленности, работал много и часто задерживался допоздна. По выходным надолго уезжал в гольф-клуб «Дар-эс-Салам», с большой помпой открытый несколькими годами ранее. Важнейшие для страны решения принимались там, на грине
[43], и если ты хотел стать приближенным короля и его двора, то должен был ловко управляться со всеми видами клюшек – и деревянными, и металлическими. В Рабате каждый мечтал стать чемпионом. Мехди обзавелся самой что ни на есть традиционной, английской формой гольфиста: полотняными брюками, кожаными ботинками сливового цвета с шипами на подошве и шерстяной кепкой, натиравшей вспотевший лоб. Всем, кто просил об услуге или приватном разговоре, он отвечал: «Встретимся в воскресенье утром на поле для гольфа». И человек его там находил и таскался за ним по всему полю, замолкая, когда Мехди занимал стойку у мяча и смотрел вдаль, стараясь рассчитать удар. С друзьями, коллегами, иногда даже с Аишей он начал обсуждать свинги и бункеры
[44], покупал книги, в которых делились советами чемпионы по гольфу. Порой Аиша заставала его в ванной или посреди гостиной, когда он, расставив ноги и сжав руки, слегка раскачивался из стороны в сторону, готовясь ударить по воображаемому мячу.
