Они являются следствиями необдуманных, плохо рассчитанных действий (аффекты, чувства, считающиеся причиной, «виновными»; физиологическая необходимость, объясняемая при помощи необходимости другого рода и в силу этого объяснения считающаяся «заслуженной»). «Объяснение» приятных общих чувств. Они обусловливаются сознанием добрых дел (так называемая спокойная совесть – такое физиологическое состояние, которое иногда бывает поразительно похоже на хорошее пищеварение). Они обусловливаются счастливым результатом предприятий (наивное ошибочное заключение: счастливый результат какого-нибудь предприятия не может доставить удовольствие какому-нибудь ипохондрику или, например, Паскалю). На самом деле все эти мнимые объяснения не более как состояния, происходящие от чувств наслаждения или досады, и как бы переводы этих чувств на какой-то ложный язык; человек в состоянии надеяться, потому что основное физиологическое чувство является у него снова сильным и полным. Нравственность всецело принадлежит психологии заблуждения; здесь, в каждом отдельном случае, причина смешивается с действием; или же смешивается истина с действием того, что считается за истину, или, наконец, смешивается состояние сознания с причинностью этого сознания.
7
Ложное представление о «свободной воле». Мы теперь относимся совершенно равнодушно к понятию «свободной воли»: мы слишком хорошо знаем, что такое это понятие. Это самая хитрая выдумка для того, чтобы сделать человечество ответственным за свои поступки. Я же здесь всю ответственность переношу на психологию. Во всех случаях, где ищут ответственности, ее ищет обыкновенно инстинкт наказания и осуждения. Если известный образ жизни относят к воле, к намерениям, к ответственности, то уже нельзя разоблачить невинность бытия: учение о воле придумано главным образом с целью наказания, то есть желания найти виноватых. Вся старая психология, психология воли, началась с того, что ее родоначальники в древней общине хотели создать себе право налагать наказания… Людей представили «свободными» для того, чтобы иметь возможность судить их и наказывать, чтобы они могли быть «виновными»; следовательно, всякое действие должно было считаться происходящим от воли, а происхождение всякого действия должно было лежать в сознании (благодаря чему самая настоящая подделка фальшивой монеты психологии была даже возведена в принцип этой психологии). В настоящее время, когда началось уже противоположное движение, к которому мы и принадлежим, когда мы, неморалисты, изо всех сил стараемся снова уничтожить в мире понятие виновности и понятие наказания и очистить от них психологию, историю, природу, общественные учреждения и постановления, у нас, по нашему мнению, нет более непримиримых врагов, чем те люди, которые продолжают благодаря своему понятию о «нравственном устройстве мира» заражать невинность бытия «страхом» и «виновностью».
8
В чем же, однако, состоит наше учение? В том, что никто не дает человеку его свойств, – ни общество, ни его родители и предки, ни он сам себе (бессмысленное представление, опровергнутое наконец здесь, проповедовалось Кантом как «разумная свобода», а может быть, и еще раньше, Платоном). Никто не ответствен за то, что он вообще живет на свете, что он создан так или иначе, что находится в известных обстоятельствах и в известной обстановке. Роковую судьбу его существа нельзя отделить от роковой судьбы всего того, что было и что будет. Он не есть следствие какого-нибудь замысла, какой-нибудь воли и цели, в нем мы не видим попытки достичь «идеального человека», или «идеального счастья», или же «идеальной нравственности» – было бы нелепо приурочить его существо к какой-нибудь цели. Мы только выдумали понятие о «цели», в действительности нет никакой цели… Мы необходимы, мы представляем собой что-то роковое, мы принадлежим к целому, мы живем в этом целом – нет ничего, что могло бы направить наше бытие, измерить его, сравнить, осудить… Но вне целого не существует ничего! Что никто уже более не ответствен, что этот род бытия не может быть отнесен к causa prima
[151], что мир составляет одно целое, но не как чувственное и не как духовное представление, – вот в чем именно заключается великое освобождение, – этим и восстанавливается вновь невинность бытия…
«Исправители» человечества
1
Всем известно, чего я требую от философов: чтобы стояли по ту сторону добра и зла, и это требование неизмеримо выше иллюзии нравственного осуждения. Это требование истекает из такого воззрения, которое было еще в первый раз сформулировано мною следующим образом: нет никаких нравственных факторов. Нравственное осуждение верит в несуществующие реальности. Нравственность есть только объяснение известных явлений, говоря точнее – неправильное объяснение. Нравственное осуждение относится к такой ступени незнания, на которой нет даже понятия о реальном, различия между реальным и воображаемым, так что на этой ступени «истиной» называются те вещи, которые мы в настоящее время называем «воображаемыми». Вследствие этого нравственное осуждение никогда не надо понимать буквально: в этом последнем случае оно содержит в себе противоречие. Но как семиотика оно незаменимо: оно открывает, по крайней мере, для знающих имеющие важнейшее значение реальности культур и внутренних миров, которые не обладали достаточным знанием для того, чтобы «понимать» самих себя. Нравственность есть только условный язык, только симптомология: нужно знать наперед, о чем в ней говорится, для того чтобы извлечь из нее пользу.
2
Первый пример, и очень краткий. Во все времена хотели «исправлять» людей; это главным образом и называлось нравственностью. Но под тем же самым словом скрывалась и совсем другая тенденция. Как укрощение животного в человеке, так и наказание, которым подвергали известную породу людей, человек стал называть улучшением, но эти зоологические термины выражают реальность, конечно, такую реальность, о которой ничего не знает и не хочет знать типичный «исправитель»… Назвать укрощение животного его улучшением (исправлением) – это покажется нам почти шуткой. Тот, кто знает, что происходит в зверинцах, останется в сомнении относительно того, может ли быть там «улучшено» животное. Оно ослабеет, сделается менее свирепым; благодаря подавляющему эффекту страха, боли, ранам, голоду оно сделается болезненным животным. То же самое бывает и с укрощенным человеком, которого «исправил» иезуит-ксендз. В начале Средних веков повсюду охотились за самыми красивыми экземплярами «русокудрого животного» – «улучшали», например, знатных германцев. Но на что был похож «улучшенный» таким образом посаженный в монастырь германец? На карикатуру человека, на урода: его сделали грешником, он сидел в клетке, его заперли между ужасными понятиями… И вот он лежал тут, больной, печальный; он питал злые намерения против самого себя, был полон ненависти против стремления к жизни, относился подозрительно ко всему, что было сильно и наслаждалось счастьем… Говоря в физиологическом смысле, в борьбе с животным есть только одно средство сделать его слабым – это сделать его больным.
3
Возьмем теперь другой случай так называемой нравственности, случай дисциплины известной расы и известного рода дисциплины. Величественным примером этого служит индийская нравственность, возведенная в религию под видом «закона Ману». Здесь предстояла задача – сразу подвергнуть дисциплине целых четыре расы: браминов, воинов, ремесленников и земледельцев и, наконец, еще и расу слуг – шудра. По всему видно, что мы уже не находимся тут среди укротителей зверей: по всему вероятию, только несравненно более кроткий и разумный человек мог придумать систему подобной дисциплины. Входя в этот более здоровый, высший и широкий мир, дышишь свободнее. Но и при этой системе было необходимо наводить страх – хотя на этот раз вести борьбу уже не с животным, но с понятием противоположным, человеком недисциплинированным, человеком смешанного происхождения, чандала. И система эта опять-таки не нашла другого средства сделать его безопасным и слабым, как сделать его больным, – это была борьба с «большинством». Может быть, ничто так не противоречит нашему чувству, как эти охранительные мероприятия индийской нравственности. Например, третьим постановлением (Авадана-Застра I), постановлением о «нечистых овощах», предписывается чандале употреблять в пищу только чеснок и лук, потому что священное писание запрещает приносить им зерновой хлеб или плоды, колосья, а также давать воды или огня. Этим же постановлением твердо устанавливается то, что воду, которая им нужна, они не смеют брать ни из реки, ни из родников, ни из прудов, но у края болот и в ямах, выдавленных в земле ногами животных. Равным образом запрещается им мыть свое белье и мыться самим, так как та вода, которая будет дана им из милости, должна идти только для утоления жажды. Затем следует запрещение женщинам-шудрам помогать в родах женщинам чандала, а равно и запрещение этим последним помогать в этом случае одна другой… Результаты подобных санитарно-полицейских мер не замедлили обнаружиться: это были – смертоносная чума, отвратительные сифилитические болезни, и вследствие этого появился опять «закон ножа», обрезание маленьких мальчиков. Сам Ману говорит: чандала – плод нарушения супружеской верности, прелюбодеяния и преступления (это – необходимое следствие понятия о дисциплине). Платьем должны служить им тряпки, взятые с трупов, посудой – разбитые горшки, украшением – старое железо, а молиться они должны только злым духам; они, не отдыхая, должны переходить из одного места в другое. Им запрещено писать слева направо и писать правою рукою: употребление правой руки и писание слева направо предоставляется только добродетельным людям расы.
