Его разум подсказал ему, что у них было мало времени. Но, несмотря на все свое красноречие, он не мог подобрать слов.
— Лиам, я… я… — Майкл понятия не имел, что он пытался сказать. — Лиам.
Не в состоянии сказать то, что его брат должен был знать, Майкл присоединился к его молчанию. Он был рад даже просто чувствовать жар от руки Лиама на своем лице. Но даже это утешение не могло длиться долго; рука Лиама ослабела, задрожала. Майкл взял его ладонь и прижал ее к своей щеке. Слезы текли сквозь пальцы Лиама, пока из его глаз уходил свет.
Когда он почувствовал, что последняя сила исчезла из руки Лиама, Майкл притянул к себе тяжелое тело брата и изо всех сил обнял его. Объятие, которое он хотел бы, чтобы длилось вечно.
Для Хаверсьюма это было уже слишком. Он сильнее сжал шею Клэр и направил пистолет на Майкла.
Заговорил голосом, который больше не потерпел бы игнорирования:
— Хватит, — крикнул он, его самообладание исчезло. — Встань и скажи этим лохам, чтобы они убирались с дороги, иначе я прострелю ей башку. Возьми себя в руки и делай, что я говорю. Сейчас же!
Майкл поднял глаза почти насмешливо, как будто видел происходящее вокруг в первый раз. Он услышал угрозу Хаверсьюма, затем заметил оставшихся людей Лиама, толпившихся в дверях.
Это прояснило требование Хаверсьюма.
Держа на руках еще теплое тело Лиама, Майкл больше не чувствовал того гнева, пылкости, которые двигали им до этого. Все, что осталось, — пустая оболочка, которой не за что было бороться.
Сначала он посмотрел на Клэр, которую удерживал Хаверсьюм. Потом на Сару, которая теперь стояла с О’Нилом, но еще совсем недавно была на месте Клэр. И, наконец, на Лиама, умершего у него на груди.
Он знал, что не может потерять больше никого.
— Пропустите его. — Голос Майкла был полон бессильной ярости побежденного; слова человека, чей мир был разрушен. — Просто пропустите ублюдка.
С этими словами его взгляд вернулся к лицу Лиама. Он не смотрел, как Хаверсьюм ткнул пистолетом в шею Клэр, готовясь пройти через толпу людей, жаждавших его смерти. Не смотрел, как эта толпа дала ему дорогу, следуя указанию Майкла. Он вообще не смотрел вверх. И поэтому пропустил последнее зрелище, которое Хаверсьюм когда-либо увидит.
Хаверсьюм собрался с духом и пошел вслед за Клэр, когда люди Лиама расступились, давая им дорогу. Он сделал шаг в направлении выхода, но остановился при виде фигуры, которая до сих пор оставалась невидимой в толпе.
Возможно, это был величайший шок в жизни Хаверсьюма. Но уж точно последний, потому что Дэмпси нажал на курок и с тридцати футов всадил ему пулю в голову.
Хаверсьюма отбросило силой выстрела. Он умер задолго до того, как упал на землю.
Выжившие люди Лиама наблюдали, как Дэмпси шагал по проходу, который они открыли для его жертвы, и остановился прямо над безжизненным телом. Отверстие во лбу «Стэнтона» отметало все сомнения в действенности выстрела.
— Я говорил, что найду тебя.
С этими словами Дэмпси развернулся и вышел.
Все было кончено.
Восемьдесят пять
Было необычно, чтобы мировая пресса освещала похороны рядового члена британского парламента. Но Энтони Хаверсьюм был так близок к тому, чтобы стать кем-то большим. Он стал голосом большинства, народным избранником, который противостоял либеральной элите. Хаверсьюм бросил вызов слабости британского правительства, тем самым привлекая внимание всего мира. Или, по крайней мере, таковы были воспоминания.
Послание Хаверсьюма могло быть лживым, но оно также было популярным. Теперь его подхватил новый премьер-министр Джереми Росс. И именно на него были сейчас обращены все объективы камер.
Мир ждал, чтобы услышать его взгляды на новый миропорядок.
— Я стою перед вами сегодня благодаря усилиям, убеждениям и жертве одного человека. Я стою перед вами потому, что сам Энтони Хаверсьюм здесь стоять больше не может. Человек, который должен был быть на моем месте, человек, которого Британия заслужила как своего лидера, ушел от нас в результате акта того самого насилия, с которым он так самоотверженно боролся. Я стою перед вами как его сторонник. И я даю вам слово, что сделаю все от меня зависящее, чтобы следовать идеалам этого действительно великого государственного деятеля.
Как все вы знаете, Энтони Хаверсьюм оставил министерскую должность и предпочел томиться на задних скамейках. Он сделал это, потому что был одним из нас. Потому что он возражал против капитуляции правительства перед терроризмом. Потому что он возражал против его неспособности поддержать мужчин и женщин, которые боролись и гибли за нашу безопасность. То, что Энтони принес подобную жертву, является свидетельством характера этого человека. Но он был гораздо больше этого. Энтони, по всем стандартам, был поистине уникальным человеком. Он обладал не только моралью и патриотизмом, которые поставил в центр своих политических убеждений. Он также был одарен решимостью солдата, которым когда-то являлся. Умом, которому мы все могли бы позавидовать. Он был, без сомнений, лучшим из нас…
Дэмпси выключил телевизор прежде, чем Росс смог продолжить свои хвалебные оды в адрес Хаверсьюма. Миф, который они сейчас раскручивали, был неизбежен. Он знал это. Но это не значит, что он должен был слушать.
Он поднялся, подошел к двери кабинета Лиама Кейси и вышел в коридоре, который вел в переполненный зал бара «32 графства». Но пока что Дэмпси был один. Он постоял мгновение, неподвижно и тихо. Мысли крутились у него в голове. Сотни мыслей. Но первой среди них было отвращение. Отвращение к тому, что этот истеблишмент — в ужасе от того, что может случиться, если действия Хаверсьюма будут обнаружены, — решил скрыть их и позволить человеку умереть героем.
Это не стоило его времени или усилий. Дэмпси знал это. Так был устроен политический мир, и он ничего не мог сделать, чтобы изменить это.
Дэмпси шагнул через дверь, которая обозначала границу между общественными и частными помещениями бара. По другую сторону была шумная толпа одетых в черное скорбящих. По крайней мере, человек сто, а может быть, намного больше. Все праздновали жизнь Лиама Кейси так, как это умели делать только ирландцы.
Все вокруг него пели и танцевали, отчего Дэмпси покачал головой в удивлении. Он был озадачен тем, как эти люди справлялись со смертью. Совсем, конечно, не по-английски. Семья и друзья погибшего энергично танцевали под звуки традиционной ирландской музыки, в то время как их эмоции порхали от смеха к слезам и обратно. Все это они делали при содействии содержимого погреба «32 графств». Возможно, такое отношение было более здоровым, чем стоически сжатые губы, подумал Дэмпси. Но все же не мог присоединиться к этому празднику жизни. Оглядевшись, он понял, что был не одинок.
Майкл стоял за стойкой, которая принадлежала сначала его отцу, а затем — его брату. Обрамленные фотографии обоих висели на стене позади него. Его правая рука была в слинге, и его раны на лице заживали хорошо. Дэмпси подумал, что Майкл выглядел удивительно здоровым после всего, что ему пришлось пережить.
