– Деньгами мы только в городе пользовались.
– Так и у кого тогда они были?
– У того, кому нужно было что-то купить.
– Вот дурачье.
– Спали мы тоже все вместе.
– В позиции для траха?
– Там еще в старой коммуне в Вермонте все мы были одной семьей. Всякий взрослый был родителем каждому ребенку, каждый ребенок был твоим.
– Каждая женщина была твоей женщиной?
– Если хотела.
– Ну да, я теперь вспомнил – я слыхал про такие фермы траха. Полностью взрослые мужчины и женщины бегают повсюду в тряпье и волосах; что шевельнется, тому кранты. А хозяин там – какая-то жирная старая коряга с усами. Она из России и любит, когда ей в очко вдувают.
– Нравится тебе такое?
Стопщик разразился приступом неприятного смеха.
– Что смешного?
– А что нет?
Измученной гроздью с ножки небольшого вентилятора, привинченного над лобовым стеклом, болтались: красная, зеленая и желтая кожаная подвеска в виде Африки; комплект использованных солдатских жетонов; цепочка бумажных скрепок; потускневшее распятие на строгом ошейнике; несколько студенческих перстней; десятки канцелярских резинок; символ мира; парочка целебных кристаллов; кольцо для ключей, унизанное популярными картонными елочками, опрысканными освежителем воздуха; и на своей соломенной метелке волос висела голая куколка с круглым морщинистым животом и янтарными глазами навыкат. Когда водила жал на клаксон, раздавался громкий трагичный звук, плач морского зверя, тяжко барахтающегося вперед сквозь бурю и голод. Поперек оконного стекла скользили зреющие сельхозугодья, не отмеченные блуждающим взглядом стопщика; тот обдумывал иные факты, иные виды.
Подсказка водилы вернула его, направила внимание на приближающийся виадук, где вдоль высокого ограждения неуклюжими птицами примостилась троица облезлых малолеток.
– Вон за ними приглядывать надо, – пояснил водила. – Видел когда-нибудь, что делает бетонный блок с лобовым стеклом, не говоря уже про человека за ним? У меня дружок схлопотал такой в лицо на 70-й федералке под Индианаполисом прошлым летом. Голову хоронили в отдельном мешочке.
Стопщик молчал.
– Всякие гадости тут на федеральной трассе.
И рот водилы продолжал ходить вверх-вниз, из той неутолимой ямы всякое изливалось и дальше, но антенны стопщика вновь опустились, втянулись в замкнутые молчанья, перемещавшиеся по его уму, непостижимые, как тучи, едва ощутимые сдвиги, что намекали на очередной изгиб в калейдоскопе личности, намек, которому он полностью сдался, слабый, как наркоман.
На заправке стопщик остался ждать в кабине. Он видел водилу внутри – тот валял дурака с кассиршей. Имени водилы он не знал. Он не знал, упоминалось это имя или нет. Сидел сам по себе, в собственном мире, смотрел наружу, как ветер толкается в грязную вывеску «Пеннзойла». Вывеска была желтой. На ней черные буквы. На ней красные буквы.
Водила вернулся к цистерне, потешно семеня, слегка ссутулившись, словно бы наступал на незримое сопротивление, шел в горку по плоской мостовой, заляпанной маслом. Он застегивал сдачу, горсть серо-зеленых купюр, в объемистый бумажник из воловьей шкуры, пристегнутый у него цепочкой к поясу.
– Эй, – окликнул водила, поднимаясь в кабину и швыряя целлофановый пакетик с чем-то кондитерским на колени стопщику.
– Что это? – Руки стопщика взметнулись в воздух, не желая касаться того, что ему кинули.
– «Лунный пирожок»
[43], Билли. Похоже, ты из тех, кто их ест.
– Не ем я это говно. – Стопщик швырнул его обратно. Водила пожал плечами, зубами принялся отдирать уголок упаковки.
– В чертовой дряни только жир да сахар, но приход есть приход, верно, Билли?
Стопщик опять отвернулся к окну, рассматривая колонки, серьезные, как солдаты, кольца шлангов, ветошь в пятнах, автомобильный скребок цвета десен. Одиночество американской заправки, ее осиротевшие предметы.
Цистерна содрогнулась и заворчала. Водила уставился в отвернутое лицо стопщика.
– Тебе когда-нибудь говорили, что ты похож на Роберта Де Ниро? – Очевидно, нет. Цистерна ринулась в поток машин, пробивая дыру в ускоряющейся стене протестующего четырехколесного транспорта. Водила уже хохотал – делился шуточкой с проплывающим пейзажем и хохотал. – Тогда ладно, тебе вовсе не обязательно меня любить. Лично я тоже не считаю, что ты мне сильно нравишься. – Махина катила дальше, и вскоре водила насвистывал у себя в голове какую-то личную мелодию, а немного погодя начал ее и мычать, и еще чуть позже стукнул по кнопке «вкл.» на своей стереосистеме и уже подпевал Мадонне несдержным, на удивление мелодичным баритоном. Все двенадцать номеров. В шипящей тиши в конце стопщик откашлялся и произнес:
– Ты не против тут прижаться? – небрежным указательным пальцем ткнув никуда в особенности чуть впереди.
– Что-то не так?
– Вон там, – все еще показывая, уже настойчивей. – Мне нехорошо. – Он схватился за живот. Опять откашливание.
Водила выругался, подбирая руль и понижая передачу, он ругался, направляя массивную цистерну к остановке с хрустом на берме ярдах в ста от ближайшего съезда: «ТОПЛИВО ЕДА СТРАНА КЕРАМИКИ И ПТИЧНИК». Стопщик, кому очевидно нездоровилось, согнулся в поясе, возился где-то у себя в ногах.
– Эй! – предупредил водила, дотянувшись до руки другого. – Только не в кабине, блядь. – Он увидел руку, на конце руки – нож, разоблаченное лицо стопщика, свои собственные запинающиеся кисти, сверкнувшее лезвие, а затем – мрачное безмолвное развертывание последнего любопытства.
Стопщик откинулся на спинку сиденья. Его переполняла новая жидкость. Он выглянул в лобовое стекло, вся панель в веснушках крови. Все было богато и странно. Водила обмяк у дверцы, голова откинулась назад, словно бы неправильно подсоединена к шее. Из-за глаз водилы, веки приспущены и так и застряли, казалось, его разглядывает кто-то другой, родной или двоюродный брат водилы – бесстрастно, сквозь сгущающееся остекление. Пусть так и будет. Зернистая рукоять ножа торчала из груди водилы, будто очень большой выключатель. В заряженном воздухе она мягко подрагивала. Стопщик считал толчки, пока пульсация не прекратилась, лепя ртом каждую жизненно важную цифру, словно священник свою латынь. Сто три. Вычесть зеро и получишь тринадцать. Ну вот. Сложи, что осталось, и будет четыре, столько букв в имени стопщика. Уж точно. Таинственно мир себя ведет.
Компакт-диск как-то завелся вновь, и голос певицы без голоса раздражал ему уши жестяными, электронно усиленными воззваньями к ее собственным генитальным ду́хам. Он побил по всем кнопкам перед собой, музыка грохотала дальше. Залез в штаны к водиле, нащупал бумажник, из которого извлек обильную пачку денег, и не застегнутым на цепочке оставил его свисать с сиденья. Внимательно посидел перед улыбчивыми взорами сотни голых женщин, руки на коленях, тщательно наблюдая за водилой. Глаза выглядели липкими, уже подсыхали – как у рыбы на дне лодки. Ветер от проезжавших машин мягко покачивал кабину на ее амортизаторах. Глаза стопщика моргали, моргали, моргали, с отвлеченной целенаправленностью запечатлевая все, что нужно было видеть. Под скучным невыразительным обликом сердце у стопщика колотилось, вены ревели от крови по всей опьяненной тьме его слушавшего тела. Вдруг он протянул руку и грубым отрывистым движеньем выдернул нож из места его упокоения. Пригнулся вперед, осматривая поверхность клинка, на которой кровь собиралась бусинами, как масло, пробующий язык свой прижал разок к металлу, вытер лезвие начисто о рубашку водилы и вновь устроил его в ножны у своей ноги. Затем, яростный, как ангел, перегнулся и поцеловал водилу в безответные губы – и вылез из кабины, двигатель цистерны работал вхолостую, музыка гремела, и зашагал через поросль и траву к словам, манившим в небе, и стальным опорам, что поддерживали подобную рекламу, к признакам цивилизации, оседлавшим покоренную землю, а немного погодя принялся насвистывать, а еще чуть позже замычал себе под нос.
