Когда наконец-то вернулся отец, она была машиной, уместные ответы на его реплики, до хруста учтивая, профессиональная дочь, знающая, как принять заказ. Она отдала честь, ее отпустили.
Прогуливаясь вдоль южной аллейки, заглядывая на ходу в окна – спорт мотельной жизни и полезное образование молодежи, – она вдруг резко замерла у недозадернутой занавески номера 10, заметив голого мужчину, стоящего перед ростовым зеркалом на двери: он целился в себя из пистолета. Ожидая выстрела, она осознала, что этот псих – приятный человек с помадкой. Он швырнул пистолет на кровать и скрылся в ванной. Ну и мир. Да тут сплошь один большой цирк уродов.
Дождь пошел где-то после сумерек. Непогоду сверлили лучи фар. Неоновая вывеска дымилась и шипела. За конторкой – мистер Кладбищенская Смена, Уоррен Бёрч, единственный не член семьи, регулярно занятый в конторе. Наняли его потому, что подразумевалось: раз он второй год учится на киноведа в аспирантуре Денверского университета – должен разделять увлечения своего начальства, о допущении этом вся семья имела основания сожалеть, поскольку его споры с Эмори об эстетических достоинствах того или иного фильма или даже временами каких-то конкретных сорока пяти секунд зачастую перерастали в легендарный хай на лужайке, способный зачистить от слушателей не только контору, но и несколько приносящих деньги номеров. Одинокие часы своих дежурств Уоррен проводил за размышлениями над исчерпывающим покадровым анализом таких прорывных творений, как «2000 маньяков» и «Людоедский холокост»
[62], а одновременно обслуживал заблудившихся, припозднившихся, ранних пташек, и тьма за его лампой сдерживалась волшебством академических заклинаний: «диегетическое пространство», «размещенные взгляды», «полисемичные нарушения», «дискурсивные механизмы», «вписанные тела».
Снаружи ночь довольно-таки зрелищно обрушалась в день, сцена свирепой бури по-прежнему колотилась в окно, хлестал дождь, монологи ветра, щелкала световая сигнализация молнии – сплошь спецэффекты, никакого сюжета. Природа стучалась, но внутрь попасть никак не могла.
Ссыпав мелочь в карман, мужчина вышел из конторы мотеля, нагнув голову, чтоб рывком добежать до машины, потому и не заметил, как они съежились под наружной лестницей, словно парочка насквозь промокших сироток, – покуда девчонка не окликнула его. Их нужно подвезти, у них грузовичок сломался. Девчонку он узнал, а у мальчишки в ушах были крупные серьги, голова повязана бирюзовой банданой – ядерный цыган из будущего.
Мужчина подогнал к ним машину. Парочка рьяно влезла на драное заднее сиденье допотопного «Форда Галактики».
– Там солдатское одеяло есть, если хотите, – сказал мужчина и поглядел в зеркальце, как они расправляют линялую зеленую материю до подобия самодельной палатки, под которой тихонько дрожали, головы укутаны казенной шерстью США, от тел исходит откровенная вонь мокрой псины.
Девчонка перехватила его внимательный взгляд. Глаза у него были такие светлые, почти белые – как у того красивого снежного барса, которым она как-то раз любовалась в зоопарке.
– Я вас знаю, – сказала она. – Вы забавный дядька с ириской. – Она что-то прошептала своему дружку, который после этого заржал, обнажив желтые зубы. – Это Ласло, – сказала она.
Мужчина кивнул.
– Том Хэнна.
– А я Айрил. Ай-рил. Вы такого имени не знаете, это мой папа придумал. Ласло говорит, ему, наверное, мальчика хотелось. Ну, знаете, Эррола.
– Это фейское имя, – сказал Ласло. – Как, блядь, у феи Колокольчик. Эльф Киблера
[63].
– Раньше меня дразнили «Айриль-стериль». После четвертого класса я перестала обращать внимание.
– Отец у нее – мудак первостатейнейший. – Ласло поерзал на сиденье, чтоб лучше разглядеть шофера. Интересно, не педик ли он.
– Мы убегаем, – провозгласила она. – В Лас-Вегас. Жениться. Тайно.
– Делаем по-своему, – объявил Ласло.
– Стопом едете на свою свадьбу? – спросил шофер. Он ни разу не повернулся на них посмотреть.
– У нас грузовичок перегорел. Проводка намокла, да, Лас?
– Пиздец ему. – Он вытащил пару круглых бабулиных очков в проволочной оправе, которые бережно развернул и посадил себе на кончик носа, мгновенно освободившись от скучной серости утра, теперь взыгравшего тайными солнцами. Сквозь свои мистические очки он пристально осмотрел шофера. Это лимонный мир.
– Вы нас не знаете, – произнесла Айрил, – но к следующему Дню Всех Святых узнаете. Я знаменитая актриса, Ласло дважды платиновая звезда рока. Мы тогда уже будем в Л.-А., у нас есть планы.
Шофер аккуратно откашлялся, прежде чем ответить.
– Не хотелось бы обрывать вашу малину, ребята, но вы в курсе, сколько таких тщеславных каждый день выносит там на Стрип?
– Обосраться и не жить, – ответила Айрил. – А сколько среди них ведьм?
Ласло прервал свое насыщенное соло на воздушной гитаре, которым развлекался, чтобы добавить:
– Сколько из них принесли в жертву Астароту кошку перед тем, как выехать из дому?
– Мудила ты! – заорала Айрил, пихая ничем не подбитое туловище своего дружка. – Ты чувака этого видал когда-нибудь, а если он легавый или как-то?
– Никакой он не легавый – правда же?
– Я похож на легавого?
– Вы похожи на торговца арахисом.
– Не обращайте внимания, – посоветовала Айрил. – Он всю ночь не спал, вообще ничего не соображает.
– Я Азагтот, шумерский бог хаоса. А группа называется «Некрономикон». От песен у вас кровь в жилах застынет.
– Видите, у нас планы, – пояснила Айрил. – Мы пустились в психическое странствие. Настоящую химическую свадьбу мы себе уже устроили, а теперь нам нужно связать себя узами государства. И Лас-Вегас – место святое, как считаете? Неон и песок, рулетки и божества медиа. Все так сексуально.
– Хорошо б взглянуть на рожу Эмори, когда он кошку найдет. Мы ее прибили к автомату с колой.
– У нее только один глаз был, – сказала Айрил. – Очень могущественное заклятие.
– Надеюсь, сердце у него взорвется прямо в груди. И вот бы еще бассейн вспыхнул. Хорошо б, чтобы стены в море рухнули.
– Кому какое дело? – сказала Айрил. – Что б там ни было, мотелю «Ад» конец. – Они оба по очереди поработали ножом, затем прошли с кровоточащей тушкой по коридорам, так что «Желтая птица» оказалась теперь в кругу освященной крови.
