Стэн Фойл был неисправимым маньяком, который не улыбался никогда, разве что случайно, и однажды посреди аудита ВНС
[67] ткнул агента в руку казенной шариковой ручкой. Стэн обожал порнографию в любом виде – кино, журналы, эллинские вазы; знай он, что сын накоротке занят ее производством, он бы жестоко его избил; знай, до какого состояния сынок довел его машину, он бы убил его.
Пунктом назначения нынешним прекрасным вечером пятницы был обычный кутеж по выходным в «Радужном мосту» – крупном здании на мелком пустыре за городской чертой Денвера, поэтому по определению – на «ранчо», хотя единственные животные, каких можно было застать бродящими по участку, были вездесущие кошки да неопрятные либо же прямо-таки «раз-облаченные» человекообразные отчетливо неприрученной разновидности. Когда Перри прибыл, тусовка уже хорошо углубилась в свой второй разгар, подъездная дорожка и двор так забиты машинами, что ему пришлось оставить свою у почтового ящика-черепа и войти ногами, звукоусиленное биенье племенных барабанов – маяк для проходящего любителя повеселиться.
Сам дом, казалось, извергал истошное веселье; вдоль конька крыши буйными птицами примостились гуляки; кто-то неуклюжий в резиновом костюме пытался выбраться наружу из окна ванной во втором этаже; другие окна густо полнились движеньем, взрывами ламп-вспышек, едким свеченьем софитов, разрозненными лицами, какие редко увидишь за покаянными решетками с-девяти-до-пяти; из одной верхней спальни долговязая подиумная модель в атласной накидке до пола и мало в чем еще, похоже, слала приветственные воздушные поцелуи Перри, человеку совершенно постороннему; веранду захватила громкая банда вежливых белых парней, державших талисманные чашки и банки драгоценных алкогольных жидкостей; а у передней двери – постоянная протечка обалделого человечества в поисках воздуха, пространства, пониженного уровня шума.
– Простите, простите, простите, – песнопение, посредством какого Перри по-крабьи переполз через порог в поистине густое скопление внутри. – Кто-нибудь видел Фрею?! – с надеждой выкрикнул он.
– Да, – ответил напыщенный европеец с неопределимым выговором, поворачиваясь и предлагая Перри вид крупного плана спины своего пиджака из жатого льна, своего драного седого хвоста волос. Неистовство эксплетивов Перри раскрыло испуганную брешь в ближайшей стене тел. Комната за ними была удушающим кошмаром болтовни и духоты. Что тут такое? Он никогда не видел столько присутствующих.
– Добро пожаловать в двадцать первый век! – У человека, схватившего его за руку, был необычайно пронзительный голос и обескураживающая мускульная сила. Глаза его напоминали вареные яйца. Штанов он не носил.
Перри высвободился и протолкался дальше, план игры для подобных грубых сборищ таков: лучше движущаяся мишень, чем неподвижный манекен. В поле обзора всплыли знакомые лица, некоторые известны лично, кое-кто – через немногие руки от современной знаменитости, местные медиа-персонажи, загорелые и удовлетворенные, россыпь звезд величины побольше, спустившихся с горы в Аспене, светские окуньки, политиканы-рыболовы, а также знаменитые и облеченные из блистающего мира взрослых развлечений, вся публика с хорошими связями, какой только и можно надеяться загнать горяченькое.
Перри ухватил с проходящего подноса резкую смесь с анисовым привкусом и толкался дальше, мимо женщин с перебором грима на лице, мужчин с перебором одеколона, – ступал осторожно, чтоб не затоптать рассеянную кошку или сквернословящего карлика.
Блондинка в красном бикини, лизавшая вишневый леденец, в данном случае – фаллический символ в форме настоящего фаллоса, – сказала своему компаньону:
– Нет, я знаю, что происходит. Когда умираешь – переходишь в липкую белую паутину. Я это ясно видела во сне.
– Да ну? И дальше что?
Она подчеркнуто удивилась.
– Так я же не знаю, – ответила она. – Я проснулась.
– Полагаю, – произнес скучающий мужской голос, – я в этой комнате один такой, кому не досталось хлебнуть и прилечь.
– Полагаю, – ответила модель/актриса/певица у него под боком, – ты тут один такой, кого я не поимела.
– Послушайте, – провозгласил кто-то еще, – это не сенатор ли Уилкокс? Он когда из тюрьмы вышел?
– Если можешь это представить, кто-то уже такое сделал.
– Ледяная королева вернулась, – произнес кто-то.
И тут, никак этого не избежать, Перри оказался лицом к лицу с сестрами Маргерита – демоническими близняшками, облаченными в сочетающиеся наряды из ремешков и пряжек, их особое злорадство: высмеивать странные обычаи низшего пола.
– Ну что, Перри, – завела Маргарет или Рита (он их не различал), – как висит, корешок?
Вторая критически уставилась на его промежность.
– Мне не удается различить там сколько-нибудь интереса.
– Девочки, – взмолился он, предпринимая попытку незаметным скользом их обогнуть. – Прошу вас.
– Девочки?!!! – в унисон завизжали они. – ДЕВОЧКИ?!!! – И сработали точной расторопной командой, за которой восхитительно было наблюдать: одна жилистая сестра прижала его к стене, а другая расстегнула ему ширинку и угрожающе длинным стилетом удалила его… нет, трусы, двумя быстрыми хирургическими разрезами, после чего они удрали в развеселившуюся толпу, гордо размахивая трофеем его бедных изнасилованных трусов, которые сестры по очереди заметно нюхали, перемежая это воплями восторга. У Перри даже не было времени перезастегнуться – безымянный зевака рядом язвительно заметил:
– Батюшки, я б такое напоказ выставлять не стал. – Перри разыграл компанейское добродушие, несмотря на убийственную ярость, что кипела в нем за смущенной улыбкой. Правило было таково: как только ступил на «Радужный мост» – никаких правил. Тропы к игровым полям плотской свободы были замысловаты и разнообразны, та, что вела к унижению, – из самых почетных, ее пылкие поклонники всегда хорошо представлены на подобных сборищах, хоть Перри и продолжал сталкиваться с трудностями, развязывая те узлы, что не давали ему пережить рекламируемый восторг этого конкретного способа. Задача, понимал он, в том, чтобы разрядить тело – и тогда позволено станет явиться половому ангелу, какую б личину он ни выбрал.
Общие комнаты в задних крыльях дома выкрашены были в теплые утробные цвета и названы – как-то слишком уж пикантно, считал он, – в честь популярных частей человеческих органов воспроизводства. «Семенной проток» – по традиции загон для нераспределенной массовки – кишел скудно одетыми молодыми женщинами, ковылявшими повсюду на шестидюймовых каблуках, словно стадо перепуганных оленух. «Залупу» занимала троица голых толстяков, на плечах – больше волос, чем на головах: они играли в покер с обменом, рассевшись вокруг массажного стола.
– Чего уставился? – У говорившего не было зубов, а один глаз ему закрывала повязка. Перри проталкивался дальше. Коридор, где толпились, как в проходе на стадионные трибуны в день крупного матча, вдруг весь взорвался дикой перестрелкой из водяных пистолетов между противостоявшими командами визжавших мальчиков и девочек в тангах, расшитых блесками, а столь привольно распылявшаяся жидкость была крайне подозрительной природы. Перри увернулся, провилял и двинулся дальше.
