Следуя за психическим током до его источника, Фрею Балдурссон он обнаружил в «Венерином холме» – ослепительна в своем сверхгеройском облачении: комбинезон в обтяг из черного спандекса и бейсболка, расшитая рунами, – контраст попросту подчеркивал ее ослепительную, почти нечеловеческую светловолосость, такой вид призван был щекотать взор любого пола; она всегда сочиняла, вылепливала из физического фотогеничное – навязчивая тяга, она это признавала, но одержимость эта одарила ее граалями-близнецами времени: славой и богатством. «Возможно, я не способна рассказать приличную историю, – исповедовалась она, – или выявить законченный характер, но, бог мой, я умею снимать голую кожу». Текстуры – она любила текстуры.
В середине этой кишащей комнаты средоточием глаз, софитов, объективов была королевских размеров кровать из мотеля, простыни цвета морской волны, подушек нет, и на ней на коленях стояла молодая женщина с рыжим ирокезом, впряженная в чудовищный подсвеченный дилдо, который она пыталась с бестрепетной предусмотрительностью направить в приподнятое отверстие чешуйчатого изумрудного существа, в котором лишь отчасти можно было распознать человека по неуместному розовому пенису, который уныло свисал из дыры в костюме.
– Больно, – жаловалось существо.
– Снято! – Фрея нетерпеливо шагнула в свет. – Ты слишком напряжен, Тони. Ты практикуешь дыхание? – Существо согласно пробубнило. – Итак, запомни, ты – цветочек, а не камень.
– У меня, по-моему, батарейки садятся, – доложила мисс Ирокез, показывая на прозрачный пластмассовый рог у себя между ляжек.
– Элси, – позвала Фрея, – разберись с этим, пожалуйста. И побольше желе «Кей-уай». Мне нужен качественный глянец на крупных планах.
Взгляд ее скользнул по Перри и перетек на то, чем она занималась. Сосредоточивалась при своей режиссуре она абсолютно – ни дать ни взять командир подводной лодки, готовый запускать торпеды, вся огромность мира сгустилась до мишени, покачивающейся в перекрестье перископа. В такие мгновения она была непреклонна, темпераментна была, она не снимала трубку, все попытки выйти с нею на связь снаружи фильтровались двумя единственными персонами, которые могли или желали осмелиться заговорить с нею при производстве: ее личной помощницей Элси – разновидностью самой Фреи, только мельче, компактнее и темнее, – и Клоком, ее мужем – призрачным присутствием в кожаных штанах и очочках в стальной оправе («нацистские буркалы», как их называла Фрея), а его крупный костлявый нос – предмет обычных шуток, одиозный аромат торфяника от его неизменной черной сигаретки усиливал общий дух тревожного всеведения, каким он отпугивал поклонников и последователей. Распределитель и получатель секретов, Клок доверялся лишь собственной жене и своему личному помощнику Эрику – амбициозному подхалиму неопределимой лояльности, кого Перри избегал изо всех сил. Домашняя жизнь этой экзотической компании не поддавалась зондам воображения, по крайней мере – столь очевидно несообразным, как у Перри. Он тем не менее легко представлял себе Фрею одну – либо одну в уединении своего жилья, либо одну наедине с ним самим.
Человек рядом с Перри – зловещая точная копия его дедули, – спокойно понаблюдав за действием, повернулся к нему, чтобы мягко признаться:
– Хочу быть жижей.
Перри учтиво уставился, дожидаясь, словно объяснение помогло бы.
– Вижу себя охватывающим недугом, чье половое взаимодействие сводится к окружению, проникновению, усвоению покорного партнера. Фрея считает, что это шикарный замысел. Она меня обмажет лиловым «Джелл-О».
Фрея призвала всех к тишине. С чудища на кровати наконец-то, и к вящему удовлетворению, оборвали цвет, хотя под конец дефлорации мисс Ирокез так глубоко погрузилась в свою роль, что ей дважды пришлось командовать, чтоб кончала пистонить. Извинившись перед Тони, она сказала:
– Жалко, что у меня этого гада не было два года назад – именно такое требовалось моему бывшему.
– Такое им всем требуется, – объявила Фрея, – попробовать на вкус молот Тора. – Она заметила Перри и улыбнулась. – Ты сегодня выглядишь до крайности хорошо. Подгон вполне крепкий. Танцуешь, как боксер. Очень агрессивный. Очень здесь. Чем ты сегодня промышлял? Хорошо себя вел?
– Ангелически. – Чересчур много комплектов навостренных ушей, слишком много подстроившихся сознаний. Ему стало неловко.
– А ты знал, что на меня разок напал неприятельский подгон? Врага, про которого я и не знала, такие всегда хуже прочих. Да, и сегодня та личность начисто ослепла. – Улыбка не изменилась ни размером, ни формой – настойчиво сияла перед ним, бросая свой загадочный вызов. – Мой протеже, – объявила она любопытствующим. – О Перри Фойле вы еще много чего услышите. Что у тебя для меня сегодня?
Он отдал ей кассеты.
– Двойной сеанс. Комедия, трагедия, прекрасное театральное развлечение на весь вечер.
Элси одарила его взглядом, чуждым всего человеческого, свет от ее темных радужек больше напоминал блеск на панцире насекомого.
– Fryska flokks
[68], – сказала Фрея. – Пошли пульсанем.
Кабинет Фреи, модная расстановка кожи, хрома, рельсовых светильников и зеркал – сколько там полупрозрачных стекол, как у той посеребренной панели, скрывающей глазок Перри в «Доме траха»? – располагал очевидным сходством со спортивным клубом – равно как и игровые комнаты, видеодекорации, просторное гнездышко с велотренажерами и подвешенными к потолку корзинными упряжами, свидетельство проворного овладения одной иммигранткой нынешними течениями рыночного продвижения. Изощренный, грязный секс упал-отжался, показываемый в среде здорового гигиенического атлетизма, – сочетание, рассчитанное дразнить так, что никакой национальный раскол не выдержит. «Тренер по аэробике в будуаре», – провозглашал «Повеса»
[69], кому Фрея заметила: «Я та, кто должна прийти».
Полки от пола до потолка набиты были кассетами со всеми творениями «Производства „Клевая кошка”». Стены оживлялись обрамленными афишами нескольких фильмов («Горячие орешки в меду», «Лестница в люльку» и т. д.), где она снималась в главной роли в ранние годы своей актерской карьеры, глянцевые снимки с автографами смуглых и стройных, и окутанных культурой, ее друзей, ее клиентов. Письменный стол усеивали причудливые куски дерева и камня, которые, как быстро обнаруживал любознательный посетитель со склонностью все трогать, представляли собой древнюю резьбу человечьих очерков как фаллических, так и вагинальных, их мистическая сила входила в тебя при касании, гарантируя, как, смеясь, называла это Фрея, «зудливый денек».
Она сунула одну кассету Перри в видеомагнитофон; телевизор – он не видал экранов крупнее – зароился образами, серые фигурки боролись на смятой постели в зернистом, безвоздушном мире на дне морском.
На Фрею произвело впечатление.
