Обязательной чертой любых выходных у Фреи была одинокая рыдающая женщина – ее положение на доске от недели к неделе менялось, но присутствие явно было необходимостью, грузилом боли, уравновешивавшим празднество мира. Ее Перри обнаружил на корточках за тутовым деревцем на углу дома; он осмотрительно приблизился, не понимая толком, предлагать ли ей помощь или учтиво удалиться; и тут понял, что знает ее – не имя ее или наслаждения, какие она дарит, ничего настолько простейшего, а всю бездну пошлости ее жизни (подправленной до последнего мгновения, он был уверен), какую ему навязывали бессчетные часы на тусовке раньше, когда в поисках лишнего куска веревки он наткнулся на нее в гараже – она рыдала на мягком кожаном сиденье Фрейиного «Мерседеса». Женщина танцевала топлесс в салоне «Аркан», лысый жирик-хозяин – неконтролируемый вор и растленный распутник, ее парень – водил клиентов и периодически бил ее, денег на наркотики никогда не хватало, почти все время ей бывало «забавно», ее лучшая подруга крала у нее одежду – ну, это все длилось и не кончалось, и, правда все оно было или нет, Перри не мог поверить ни единому ее слову, у истории горючка закончилась, в шинах уже не осталось воздуха. Если скверное сказительство пагубно для твоего кармического здоровья, проживать скверную сказку – проклятие дважды. От него никакого дайма в свою чашку она не получила.
Целей у каждого визита Перри в «Радужный мост» было три: (1) насладиться личным мгновением наедине с Фреей; (2) срастить жизненно важное полное брюхо бесплатной еды, (3) срастить. Ему никогда не удавалось выбить хуже 666, но он и никогда так не отставал в игре. А потому у него не было настроения, и он вернулся в дом, прокладывая себе неизменно окольный путь к неуловимому столу с вкуснотой, когда его перехватили братья Джелликоу, эти парные мужские книгоупоры для сестер Маргерита, сдвоенные со-звезды печально известного и в высшей степени прибыльного «Близнецы на близняшках»: «У вас не только в глазах будет двоиться, – объявлял профессиональный орган «Вид-Эрос», – вы и ввинчивать станете вдвойне; рейтинг – четыре гондона». Какое бы скромное очарование камера ни сообщала их заячьей наружности, вопреки ему их землистую плоть вне объектива наверняка могли задержать по одному лишь подозрению; Перри считал братьев надменными нарциссами и попросту дураками – свойства эти, разумеется, не только изобиловали в избранной ими карьере, но и положительно служили преимуществами. Тот, что с брильянтом в правом резце предложил Перри двинуться «Пирацетемом», ноотропом – новьё! – гарантирует прихлыв разумности к мозгу. Перри отказался, полагая, что подобная транзакция – сродни покупке очков по рецепту у слепого.
Мимо пробрела женщина с голубым лицом, держа в руках аквариум презервативов и неся на себе знак «СЛИВАЙ В ЧЕХОЛ».
Кто-то произнес:
– А я, типа, прошу прощенья, но мне вовсе не хочется быть изнасилованным орхидеями.
Внезапно Перри схватила девочка, которой вряд ли исполнилось больше шестнадцати лет, и доставила ему поцелуй взасос вместе с шаловливым язычком, поскольку он выглядел так стильно, как тот голливудский актер, ну, сам же знаешь, и теперь ей стал известен восторг целования оригинала, потому что все сходные черты размещаются приблизительно в одних местах, или что-то типа.
Испуганная женщина с блескучими ниточками фольги, украшавшими ее крупную прическу явно салонного производства, кинулась к Перри, грозя ему кассетным диктофоном в руке.
– Сенатор Уилкокс, – запыхавшись, начала она, – как вы относитесь к неортодоксальным половым практикам?
Мягко, как будто машинка эта могла сдетонировать, Перри отвел от своего рта диктофон.
– Я не Джон Уилкокс, – пояснил он. – Меня еще не избрали, и я не верю в то, что неортодоксальный секс существует.
– Спасибо, сенатор, – отрывисто ответила она, жмя на кнопку перемотки, чтобы тут же проверить, что этот сокрушительный звуковой фрагмент должным манером запечатлелся.
– Никогда не оставляют в покое, да? – К Перри бочком подобрался старик, как будто ему тут будут рады. Говорил он сипло и доверительно, а были на нем белые шелковые вечерние перчатки и внушительно настоящая юбка из травы. Крупные глаза в красных кругах, казалось, ему вставили чересчур поспешно – по размеру они не совпадали с глазницами.
– Вы что, не слышали, что я только что сказал? Я не сенатор Уилкокс. Я не кандидат Уилкокс.
– Понимаю. Послушайте, можете быть всем, кем только захотите. Мне ли жаловаться?
– А после того, как я с ним развелась, – мимоходом пояснил голос, – мы сделали желатиновую отливку в виде его хуя, и Линдзи спросил у него, скольких он обслужил.
– Мне здесь не место. Это не та вечеринка, куда меня звали.
– Если можешь это представить, кто-то уже такое сделал.
– Нет, я не желаю видеть, что там шныряет под травой. Наверняка это очень славная змейка. Прошу прощения, мне нужно отлить.
Перри сбежал по людному коридору в ванную, где из-за запертой двери доносились взвизги и хихиканье подавляемого хохота, но никакой реакции на его энергичный стук. Мимо в бреду протанцевали резвые весельчаки, доля обнаженной кожи в процентах возрастала с каждым часом, дизайнерские люди на дизайнерских наркотиках.
– И вот я у него спросила, слыхал ли он про садху в Индии, которые, когда еще мальчишки сами, начинают привешивать себе к пенисам грузы, пока в итоге чертова штуковина не вытягивается до того, что им ее нужно за собой носить в корзинке. Совершенно бесполезно для совокупления, конечно, но они повсюду расхаживают в состоянии постоянного полового возбуждения. А Тодд такой говорит: «А, идеальный американский потребитель».
– Поэтому Фрея сказала: «К черту психоанализ, я поставила Фрейда с ног на голову и хорошенько ему отсосала».
– И Хилари такая: «Теперь, раз я себе проколола клитор, я в бакалею не могу зайти без оргазма».
– А я поэтому сказал, если он звонаря своего тебе в жопу не заправил, он наверняка не настоящий итальянец.
Из-за угла вырулил Танцор Хула, юбчонка вразлет, и кинулся к Перри с одержимой решимостью. Ритм же его колочения в дверь набрал в настойчивости:
– Ну давайте же там, открывайте!
Молодой человек в бикини и со свистком на шее воскликнул:
– Эй, сенатор Уилкокс, как висит, кореш?
Бум, бум, бум, бум.
Дверь приоткрыли на дюйм, на два дюйма – только чтобы явить пару кроваво-красных губ и один дерзкий голубой глаз.
– Видеокамерой управлять можешь?
– Черт, ну да.
Как бы ни было это невероятно, Танцор Хула плавно перемещался по ковру вестибюля, нелепое зрелище его скрипуче вращающихся бедер расчищало им собственную широкую дорожку.
Дверь в ванную зевнула шире, и Перри втащили внутрь. Он оказался – священная подростковая фантазия! – втиснут в тесное пространство с полудюжиной шаловливых крошек в различных стадиях беззаботного дезабилье, и, хотя нагота, разумеется, не была ему в новинку, в старинку ему она тоже не была, взгляду его, похоже, никак не удавалось перестать скакать у него в голове, повсюду сплошь груди, попки и фаянс. Крашеная блондинка, желающая быть Фреей (имя ей легион), соски раскрашены так, чтобы походили на глаза, вручила ему дорогую видеокамеру со словами:
