– Душа животного, его состояние к тому мигу, когда ты его заглатываешь. Ты в курсе подробностей современных методов забоя?
– Просвети меня.
– Это же серьезно, знаешь, вопрос жизни и смерти.
– Тебя беспокоит состояние твоей души – и ты приходишь на такую вот тусовку?
– Я взрослая девочка. Жизнь сводится не только к еде.
– Актриса, верно? – Не в силах перестать неразборчиво жевать предлагаемые ништяки, Перри закинул в рот невинную с виду помидорку-черри и тут же начал давиться – как можно более стильно – сливочной пастой внутри: пюре из моллюсков, чьи души, очевидно, сбились с пути истинного.
– Ты такой психичный, – с сарказмом произносила она. – Должно быть – Скорпион.
– Я друид. – Ему удалось прочистить горло зловонным глотком «Бергеншприцена», «дерзким новым вкусом Ледникового периода», дистиллированного из шельфов тающих ледников.
– А, из этих.
Она явно не отличала друида от дромадера.
– Так что, – спросил он, – я тебя в чем-нибудь видел?
– Видак есть?
– Ты Клевая кошка?
– «Теплые ночи в атласе», «Валентинная попка», «Пастушки в кожаных наштанниках». Лошадка-качалка в бараке со специально сделанным рожком седла. Сверху там была я.
– Славные приводящие мышцы. – Мгновение он ее поразглядывал. – Слушай, должен слегка признаться. Я тоже актер, и мне кажется, нам следует подумать о том, чтобы вместе поработать.
– Что ж, Сол, у меня правило: никаких действий с незнакомыми, без исключений. Мне нужно знать парня, я хочу, чтоб он мне нравился, я хочу снимать искреннюю картину. Хочу, чтоб мне в радость было.
– Недурное правило.
Брови ее суховато приподнялись.
– Ты удивишься тому, сколько людей с этим не согласны.
– Шпаки хуястые.
– В самую точку – не знаю, чего они хотят, не хочу того. Что у них есть.
– Слушай, у меня тут машина… ну, вариант подвида машины, но с места на место меня перетаскивает, и…
Она качала головой.
– Не могу. Вечером тут выступление.
– Не распятие ли?
– Не говори мне, что ты там чудо-иудо.
– Я оператор.
– Ты же сказал, что актер.
– Я и то и другое делаю. Я расторопный. С объективом просто волшебник. Сниму тебя, как богиню.
– Едва ли мне нужна твоя помощь, чтобы хорошо выглядеть.
– Сама знаешь, я не это имел в виду.
– Я о тебе ничего не знаю, кроме твоих тошнотворных особенностей питания, нелепого имени и лживого языка.
– Когда доснимем, я отвезу тебя домой.
– Настойчивый какой паренек, а? Я же сказала – мне требуется определенная информация: дата рождения, увлечения, любимый Битл, результаты проверки на ВИЧ.
– Чтобы покататься на машине?
– Особенно чтобы покататься. Кто знает, какие границы нам придется пересечь?
– Ну, боюсь, у меня с собой нет нужных документов.
– Сам виноват.
Перри пришло в голову, что единственного доступа к сокровищам, прячущимся под провокационной футболкой Улы, ему удастся добиться через посредство работающей камеры. Личное отвержение тем не менее оказалось прервано прибытием соседки Улы по комнате – Мораг, втиснутой в черное вечернее платье Вампиреллы
[75], лицо – меловая маска косметики, губы – глубокой ночной синевы. Презревши Перри, она сурово зашептала что-то в склоненное ухо Улы.
– Я нужна, – произнесла Ула.
– Пожар в трюме?
– Нет, на сей раз, боюсь – у кого-то в штанах, нам с Мораг поручили его гасить. – Она подалась к нему поближе, и какой-то ослепительный миг Перри верил, что ему даруют утешение надушенного поцелуя, а не замечание sotto voce
[76]: – Будь осторожней в туалете. Думаю, ты описался. – После чего она прохлопала его по спине – славный ты парень – и отчалила.
Он повторно изучал штаны на себе, растягивая набухшие складки материи меж пальцев, когда осознал, что в этом внимании не одинок. И тут ноздри его настигло зловоние тлеющего болота.
– Что-то потерял? – спросил Клок, помахивая для выразительности своей черной сигареткой.
– Нет-нет, мелкий несчастный случай – пролил на себя чашу меда, только и всего.
– Веселишься?
Перри не был уверен, имеет он в виду увеселения этого вечера вообще или его собственные руконожные развлечения.
– Да, – признался он.
– А. – Клоков рот лязгнул, приоткрываясь, словно собирался поймать наградную печеньку. – Неотразимая банальность секса.
Перри – всего лишь проситель у ног верховной мудрости здесь – изнуренно улыбнулся.
– Я, разумеется, имею в виду нелепое поведение, какое ты можешь наблюдать у нас со всех сторон в его утомительном развитии.
Явно сейчас ему преподадут урок. Задача Перри – его принять. Эрик – ведомый у Клока, – зависши в обычном построении по левому борту своего шефа, взирал на Перри с неимоверной скукой правительственного агента, которому безразлично, избить тебя до потери сознания не доставит ему вообще никакого удовольствия. Первоначально привезя Перри в дом и познакомив его со скандинавской обоеполой командой, он затем не молвил ему ни единого слова. Фрея и Элси, Клок и Эрик – в скольких направлениях тек ток, или же эти возможные сцепки были просто позами, еще одним набором покровов, вывешенных меж ними и навязчивым любопытством публики? В любом случае, подразумеваемое послание оказывалось одним и тем же – основным аспектом общей Фреиной программы применения если не паяльной лампы, то хотя бы ароматизированной свечи к жестким краям полового самоопределения в ее времени, в избранном ею месте, Мягкой Революции, кампании более подрывной, более революционной и, надеялась она, более живучей, нежели пушки на улицах. Природа вознаграждает гибких, будемте же следовать ее наставленью. Жаль лишь, что столь многие ее приверженцы, подобные, например, хоть этому угрюмому Эрику, податливы примерно так же, как стеклянные трубки.
– Игра Фрею продолжает развлекать, – сказал Клок, голова у него – бестелесный призрак, говорящий из тучи дыма, – а вот для меня ее чары, боюсь, истощаются, совсем как стены между мирами в это неустойчивое время года. Перри, тебе про Самайн известно?
Известно Перри не было.
– Мой любимый праздник. Миры наши – в муках, видишь ли: это заполошное гомонливое прибежище чувств и то величественное Другое царство, они нескончаемо трутся друг об друга, как громадные незримые тектонические плиты, и по мере того, как солнце клонится, преграды истончаются, их ежедневно обстругивают ножи тьмы, покуда стена не превратится в перепонку, а та не прорвется, и мертвым не позволят привольно смешаться с нами, а мы, ежели обладаем знанием и выберем это, не сможем перейти на ту сторону, в землю мертвых. Таковы события, для которых придумали слово «истина». Культуре, предпочитающей населять комнату смеха обманчивости, будет трудно – и это не удивительно – засечь такие яви… Вот это, конечно, мы и пробуем сделать тут, в «Мосте» – создать атмосферу, в которой можно возвысить одну истину: настоящий секс. Но что же мы получаем? Этот секс из комиксов, в котором вы, американцы, судя по всему, барахтаетесь. Все дело в вашем шарме, полагаю, в почве для материального успеха – потому-то вас и затопляют иммигранты. Ну кто ж не любит хорошую сказочку? Но вы желаете из всего сделать мультик: из ваших фильмов, вашей одежды, вашей мебели, ваших книг, вашей еды, но особенно – из вашего секса. Чтобы все ярко и вкусно. Однако вы играете с самими собой в грязную игру. Этот идеал честности и открытости – жалкое надувательство. Вы притворяетесь такими невинными, хотя никто из вас не таков, и вот этот балаган поистине порнографичен… Дома в западной Исландии у нас есть священное место, которое называется Хельгафелл. Сегодня туда и оттуда автобусами возят туристов – вид на гористое побережье открывается превосходный, – но тысячу лет назад этот скалистый выступ считался тем местом, где находится дверь в Другой мир. То была священная земля, которой человек молился, ты немытым не осмеливался поднять взгляд на этот холм. Какие ритуалы там проводили, мы можем лишь воображать. Однажды, отравленные прозорливостью юности, мы с Фреей украдкой взобрались на скалу и совершили там наш первый акт отступнического секса, свой налет на нормальность. Мы церемонно разделись догола и занялись любовью, как животные, под укусы ветра и стоны моря. Секс при таких обстоятельствах возбуждает превыше всяческих фантазий, и волей-неволей задаешься вопросом, отчего оно так. Экзальтация крови, мускулистая твоя плоть приподнимает все твое существо, предлагает его, какое бы существо ни дремало среди поворотов и изгибов нервов твоих – оно просыпается, зримо оживает, словно магнитное поле, пульсирующее вокруг высоковольтной линии, желтые глаза его раскрываются, и оно встряхивается и воет, а стихии отвечают на этот вой – твой дракон взывает к дракону мира природы и получает роскошный ответ. Такова была действительность, в какой перемещались наши предки, и она доступна нам даже сегодня через любую из трех отдельных дверей: секс, искусство и убийство. И каждое из этих отдельных деяний, как это ни странно и довольно уместно, имеет равные доли примеси двух других. Думаю, Фрея противится, но в итоге и она дойдет до логического конца наших замыслов. Ибо истинное откровение всей нашей работы, даже этих глупеньких эротических видео, таково: мы не знаем, кто мы такие… Что ж, это страшно, мальчики и девочки, и единственный ответ на ужас, как это прекрасно знали наши предки, есть ритуал, умиротворение испуга. Поскольку, когда ты там в живой тьме и вдруг ощущаешь, как на кроличье сердчишко твое налагается собственническая лапа, на мешок мяса, который ты полагал собою, каков еще тут выбор, как не склониться в молитве, нацепить латы наготы, взять щит благодати… Бессмысленная белиберда для современного слуха, я знаю хиповых модниц вроде нас, кто предпочитает принимать свои дозы лихорадки и мускуса на конце длинной ложечки камеры. Эмоции, для жилья которых некогда строили соборы, нынче, кажется, сбежали в темные святилища наших почитаемых многозальников. Лишь временное переселение, боюсь. С каждым минующим годом просмотровые залы – кто бы уже назвал их кинотеатрами – становятся все меньше, экраны сжимаются, становятся не такими внушительными, а мы приближаемся во всех аспектах жизни к размерам телевизора. Как и сказала дама: «это картины измельчали»
[77]; к сожалению, также измельчали мы сами. Но, опять-таки, притворство может нас лишь докуда-то довести, верно, Перри? Именно поэтому я б и хотел тебя здесь на моем гала-представлении Самайна. От него мозги вышибет. Ты из воинов, Перри, ты настоящий берсеркер?
