Шесть
Алмазная дама бубен
В грезах имя ей было Мелисса. Жила она в Чикаго – или в сновидческой факсимильной копии этого мифического города, под населенной призраками надменностью его башен, в тенистом зимнем свете отчужденной близости. Взрослая по необходимости, она предпочитала кричащие детские наряды, яркие платьишки, произвольно нумерованные олимпийки огромных размеров, обвисающие джемперы с пушистыми зверюшками, вышитыми на груди, ее сияющие рыжие волосы либо стянуты в тугой хвост, либо разделены на миленькие девчачьи косички. И дешевые украшения ей нравились – из пластика, неуклюжей разновидности, бремя дюжины игрушечных цепочек на шее, руки трещат браслетами от запястья до локтя. Если какой-нибудь гад попытается с нею подружиться, она пнет его в пах сапогом путевого обходчика со стальным носком. Батюшки, этот бакалейный магазин огромен, он больше футбольного стадиона, целые мили проходов, и каждый до странности пуст. Выхода нет – одни очереди к кассе, а чтобы там выйти, нужно совершить покупку. Повсюду охрана в белых масках. Ее тележка вихляла и скрипела, ею почти невозможно было управлять. Вкрадчивый музыкальный фон сводил с ума. Снимется ли когда это проклятие, или такова ее судьба – как легендарному Вечному Потребителю, скитаться по этим издевательским проходам до окончательного упадка и краха Последней Стадии самого́ Капитализма? К счастью, ждать ей не придется, поскольку на последней полке в последнем проходе стояла одна позабытая банка стручковой фасоли в причудливой нарезке, и она испытала прилив облегченья, по силе своей положительно эротический. Почему? Она терпеть не может стручковую фасоль.
Под конец дня Джесси Хорн проснулась с унылым осознанием того, что ныне существует возможность (не определенность) тому, что она, вероятно, могла бы (не наверняка) стыдно расплакаться на одной из многочисленных свадеб этого вечера. Хотя это вряд ли. В последний раз плакала она так сильно, что это вытравилось в памяти, когда Гэрретта, всего в крови и в наручниках, вели к поджидавшей патрульной машине, имя Джесси – проклятие ночи. С тех пор ее нежные ткани оттерли, отдраили и заменили на сталь, а у стали не бывает протечек. Пафосу придется занять свое место в очереди за несколькими другими крикливыми эмоциями. Лицо, воззрившееся на нее в ответ из зеркала в ванной, она отказывалась признавать. Да и волосы у нее вовсе никакого не мечтательно рыжего оттенка, а жуткая копна крестьянской черноты, которую она таскает на своих плечах, словно связку обугленной крапивы. День этот будет долгим. Она накинула на себя футболку «СПАСАЙ ВСЕЛЕННУЮ», натянула джинсы и помчалась забирать детей.
Кэмми с обтрепанной пачкой свежих рисунков цветными карандашами в руке уже терпеливо ждала у начальной школы Мо Дэлица
[79]; в детском саду «Удачливая утка» Джесси самой пришлось вбежать внутрь, сграбастать некоего капризного Бэса и сбежать, одновременно рассылая воздушные поцелуи вымотанному персоналу. Вновь оказавшись в машине, дети, неизменно бдительные к настроениям мамочки, сидели до того необычайно тихо, наблюдая за проезжающими машинами – плывшую мимо фантасмагорию, – что Джесси захотелось остановиться прямо посреди Полосы
[80] и каждого хорошенько обнять. На бульваре этом случались штуки и подиковиннее, но от прилюдного проявления чувств, перерывов в мистическом денежном потоке, вероятно, у нее будут настоящие неприятности. В эти дни она, как практичный механизм выживания, вся посвятила себя уверткам, ее истинной целью стало достижение личной невидимости. Ей хотелось присутствовать в жизни, она просто не желала, чтобы кто-то ее замечал. К несчастью, по причинам необъяснимо темным, раз безвкусица ее собственного оперения оставалась для нее прозрачной, она и была той персоной, на какую нравилось смотреть другим людям. Толпа была отнюдь не теплым раствором, в каком она могла бы растаять, а кристаллизованным полем скучающих тревожных взглядов. Поэтому парки развлечений любимыми местами не служили, но вот она ехала в «К-рай карапузов», к раздутому монументу сенсорной чрезмерности, завышенным ценам и групповому веселью, поскольку слово нужно держать, а за последние пару недель она и так уже пару раз его нарушала.
Для детей каждое посещение было ритуалом, какой следует совершать в должной последовательности, иначе потеряется волшебство. Сначала – поездка по уменьшенной «Союзной Тихоокеанской»
[81], окружавшей весь парк и его прославленные аттракционы: самый крупный зал игровых автоматов в Мохаве, громадный цирк шапито, где на трех аренах не прекращались цирковые номера, площадка для миниатюрного гольфа, изображающая основные события в жизни Элвиса Пресли (бесплатная игра у всех лунок, если попадешь в унитаз на восемнадцатой), исполинский плавательный бассейн в форме кита, из которого каждые пятнадцать минут выплевывался гейзер воды, орошая собой неосторожных и потешая всех остальных, и зона отдыха под присмотром, состоящая из прочных копий чудес света, где детвора могла строить замки из песка в Колизее, носиться вверх и вниз по ступеням ацтекского Храма солнца, играть в прятки в Стоунхендже или сумасбродно кувыркаться в обитую алым глотку гавайского вулкана Килауэа. Затем – в контактный зоопарк на продолжительную сессию погладь-пощупай-понюхай-зверушек – тех, какими обычно наслаждаются в кухне или столовой, а свободно по дому они не бродят. После этого – сорок пять минут (передоговоренные на час) кормления четвертаками видеоигр неудержимого насилия, вслед за чем – рожки мороженого от торговца, очевидно наряженного сутенером, остановка на бейсбольной тренировочной площадке ради Кэмми, которой уже интересно, почему в командах большой лиги не играют девочки, и быстренько заглянуть в шапито, посмотреть, не выпустили ли еще на ничего не подозревающую публику Крушительных Клоунов, любимцев Кэмми, но сразу возле входа в клетке с кондиционированным воздухом, чтобы, как гласила табличка, не озвереть и не разломать прутья, развалился великанский самец гориллы, одного взгляда на кого Бэсу хватило, чтобы расплакаться. А это верный знак того, что пора уходить. И все это время Джесси вполне сознавала седоволосого, серолицего мужчину, курившего сигарету и опиравшегося на дальний поручень, когда проезжал поезд, или на троицу качков в одинаковых шортах и бейсболках УНЛВ
[82], стоявших в очереди на «Сатанинский сброс», или на двух женщин с младенцами на лавочке у комнаты отдыха, или охорашивающегося спасателя со шрамом на животе, или лысого туриста в солнечных очках, который, похоже, действительно сделал ее снимок перед своим семейством, или нескольких прочих, от кого она защищалась волевым актом психического смещения, при котором тело ее превращалось в тайно недоступное для фантазий, желаний, проекций посторонних людей. Ну или на это она надеялась.
