С подъездной дорожки Джесси через задушенное растениями окно могла видеть, как Никки возится с чем-то у раковины, но к тому мгновению, когда она загнала табунок детей от машины в дом, кухня оказалась зловеще пуста. Ладно. Тайна человеческих отношений: вопрос без ответа? – слушайте наши передачи завтра.
На ужин Джесси сделала детям бутерброды с жареным сыром, особое блюдо заказных вечеров, каждый приготовлен совершенно одинаково, разрезан на совершенно одинаковые кусочки. Затем она устроилась в кресле между Кэмми и Бэсом, мамаша-легаша на перерыве с чашкой кофе, дневной газетой, ее физическое присутствие – барьер для дальнейших неприятностей, покуда сама пробовала, одну минуту, потеряться, съехав по кофеиновому желобу в щекочущие отчеты о катастрофах, происшедших слишком уж далеко от нее, чтобы сколько-нибудь серьезно затронуть ее жизнь.
– Я не хочу ехать к Мамуне, – объявила Кэмми. – Я хочу с тобой и замуж.
– Ты еще жуть какая юная, солнышко. – Уважаемый техасский предприниматель удавил собственную жену ее гимнастическим комбинезоном для аэробики и сбежал со своим любовником-транссексуалом. Мир движется своим путем. – За кого ты выйдешь замуж?
– Я хочу замуж за Бэса.
– Нет! – завизжал ее братец. Чем бы это замужество ни было, он не желал в нем участвовать.
– Да!
– Нет!
– Да!
– Нет!
В дверях возникла Никки, волосы увязаны на макушке в традиционный узел неотвратимого рока. С решимостью того, кто уже тщательно обдумал свое положение, она произнесла:
– Я покупаю пистолет.
– Прекрасно, – ответила Джесси, после чего: – Хватит, я сказала! – детям, которые пытались достать друг дружку своими кулаками.
– Может, у Папки стащу один. Он не хватится.
– Поступай, как считаешь нужным. – Она шлепнула Кэмми по тылу руки, и теперь настал черед рыдать Кэмми.
– Ну, я не понимаю, почему это мне нужно больше волноваться о сложившейся ситуации, чем тебе.
– Тебе и не нужно. С Гэрреттом я и сама справлюсь.
На миг Никки умолкла.
– Я достаю два пистолета.
Во вселенной духа каждая личность – солнце. Возлюбленные и друзья вращаются по близким орбитам. Семьи собираются созвездиями. Тяготение влечет тела эти одно к другому. Тяготение – это любовь, а любовь и впрямь тягостна. Ибо если – чаще, чем нет, – музыка сфер напоминает вой самозаводки небесного усилителя, это потому, что гармонию вечно осаждают центробежные силы зла. Расположить тела в приятном и устойчивом порядке адски трудно. Джесси давно уже наблюдала за звездами, но все равно еще пыталась прочесть соответствующие знаки, увернуться от случайного космического мусора. Выстояв затмение, дожди астероидов, сокрушение миров, она выучилась важности того, что один глаз необходимо никогда не отводить от неба. И чему же именно она свидетельствовала сейчас – зловещей вспышке в небесах или отражению в ее собственном объективе?
– Ох, это просто твоя паранойя, – сказала Никки прошлой ночью. – Все точно так же, каким всегда было.
– Этого-то я и боюсь, – ответила Джесси.
Почему же так дьявольски невозможно любить одного хорошего человека чисто, честно – и чтоб любовь эта возвращалась сторицей без испытания, без трагедии, без слез? Когда умрет, надеялась она, все это для нее разъяснится.
Сегодня вечером Кэмми и Бэс получат по лишнему поцелую, по сверхкрепкому объятию, а следом их упакуют к Мамуне Оди с любимыми игрушками, подушками, индивидуальными одеялками от любой опасности для физического, равно как и эмоционального удобства, поскольку круглогодичное кондиционирование воздуха у Мамуни было достаточно мощным, чтобы хранить ветчину в гостиной в середине июля. Мамуня Оди к тому же была некогда Конфеткой Каином – ныне на пенсии – крайне популярной массажисткой на ранчо «Брыкливый мустанг» в округе Най, шесть футов жилистой женщины в розовых штанах в обтяг и тугих белых сапогах, специалисткой по Венерианскому Любовному Ожогу и Крему-Шорле, и фирменной ее похвальбой было: «У меня любой мужчина, натурал, педик или переодетик, отвердеет, как шест для палатки, быстрее, чем за минуту». Ремесло она оставила ради того, чтобы выйти замуж за кривоногого недомерка – помощника шерифа, который штрафанул ее за превышение скорости: «Мне достались и квитанция, и мужчина – гетеро до мозга костей», – и пять месяцев спустя она родила Джесси, присев на корточки, по ее утверждениям, в канаве, как индейская скво, по дороге в Бычью Голову, зубами стиснув кожаный ремень. Когда Джесси исполнилось семь, помощник умер от сердечного приступа, дожидаясь в приемной у окулиста новой пары выписанных ему очков. Все обычно делали вид, будто он и был отцом Джесси. Может, и был.
– В тебе течет кровь пайютов, – говорила ее мать, – чего ж ты так себя ведешь?
– Ты расистка, Оди, – жаловалась Джесси, – да еще и гомофобка.
– Тебя же я терплю, верно? – не лезла за словом в карман мама. Детишки обожали Мамуню, ее широкоэкранный телевизор, ее слабость к сластям, ее собачку Шасту, умевшую считать до десяти, танец «хучи-кучи», который она исполняла, чтобы их развеселить, и ее нового друга Тито – он выпивал бутылку пива, шевелил ушами и стоял на голове в одним нижнем белье. Больше развлечений, больше непитательных лакомств, больше индивидуализированных ласк, чем можно было получить за деньги в «К-раю карапузов». Их периодические жалобы, егозливость, возня на самом деле выражали выгорание наемного работника: ежевечерний поход к Оди отмечал третью смену нескончаемого дня, который, как сестра и брат уже начали понимать, естественно делился на восьмичасовые доли, лишь одна из которых проводилась дома, – полезная промывка мозгов для будущего обслуживающего персонала Америки. Хотя бы безопасность детишек Джесси обеспечивалась в эти темные часы максимальной угрозы – никаких колебаний насчет огнестрела в этом доме: Мамуня запиралась и заряжала со времен покушения на Кеннеди.
Оставшись теперь одни впервые после пробуждения, Джесси и Никки сидели в ехавшей машине напряженно, словно чужаки разных наречий, запертые вместе в железной камере, угрюмые поля молчания свирепо набрякали друг на дружку, каждая пыталась подначить другую на соскок в оборонительную речь. Для такого психологического эксперимента у Джесси точно терпения не было.
– Чур не копить, – скомандовала она. – Строго соблюдаются честные правила драки.
– Это мои эмоции, Джесси, я буду с ними обходиться, как мне заблагорассудится, извини-подвинься.
– Ага, блеснуло. Давай же, открывай этот ящик Пандоры, покажи нам все свои красивенькие сокровища.
Машина ехала своим собственным звуком, окна закрыты и не пропускали не по сезону ранний холодок.
– Когда это я скрывала от тебя правду? – спросила Никки.
– Я тебя умоляю. Искренность – другое лицо скрытности. Правда из подозревающего рта все равно подозрительна.
Никки выждала такт.
