– Но эти люди смотрят на нас не потому, что знают, кто мы такие, а потому, что не знают. И я не чувствую себя прославленной, я себя ощущаю образцом на предметном стекле.
– Ура Голливуду
[104].
Суденышко пыхтело, грохот его машин без глушителей помогал расчищать путь через туман в гавани. Течение, скользившее вдоль борта, было серым и маслянистым, словно вода от мытой посуды, и несло от него по́том, мусором и человеческими отходами – подспудным ароматом издыхающих форм жизни. Проплыли мимо громадного японского танкера, откуда сонный член экипажа, вытирая полотенцем волосы, уставился на них сверху с выражением веселого благодушия. Зигзагом прошли между приземистыми угольными баржами и дрейфующими плотами, заваленными пирамидами массивных бревен твердой древесины с их грубым, потрясенным видом только что сваленного леса. Вдоль берега теперь, постепенно проступая из редеющего тумана, тянулись ряды убогих хижин на паучьих лапках опор и дома-лодки с драными вехотками вместо занавесок, ручные лесопилки и плавучие доки, каждый со своим полукругом зализанных баркасов носами наружу, словно эллиптические деревянные лепестки. На грязном берегу прерывистой чередой начали собираться люди, рты белы от пены – они энергично чистили зубы речной водой.
– Вынуждена признать, – сказала Аманда, – что мне впервые начинают закрадываться серьезные сомнения.
– Насчет этой поездки или насчет того, чтобы стать знаменитой? – невинно уточнил Дрейк.
– Насчет брака с тобой, осел. – И руки ее проникли ему под рубашку, защекотали ребра.
– Осторожней, – прошипел он, стараясь сдержаться и не расхохотаться, отбиваясь от нее. – Ты себя ведешь, как самый настоящий западный варвар.
Она огляделась. Справа от нее двое неулыбчивых мужчин прервали шахматную партию, чтобы получше рассмотреть эту невоспитанную иностранку. Слишком уж много лиц обратилось в их сторону. Она бодро улыбнулась им в ответ, затем устроилась поудобнее среди своей клади, стараясь представлять собой как можно более незаметную мишень. Бремя бледной кожи. Эта мерзкая история притом.
Дрейк спрятался за обложкой своего вездесущего путеводителя «Индонезия сегодня».
– «Среди пекитов верхнего течения реки Кутай, – вслух начал читать он, – смерть – событие неестественное. Вызывать ее можно лишь колдовством или насилием, и, когда она происходит, за нее следует отмстить, иначе уменьшится дух народа».
– Давай не сейчас, Дрейк.
– «Через три дня после кончины смятенная душа наконец отыскивает путь из лабиринта тела и выходит наружу через рот в виде местного насекомого или птицы».
– Я переключаюсь с твоей волны, мистер. – Аманда прикрыла себе глаза предплечьем, словно компрессом, надеясь хотя бы на несколько блаженных минут потерять конкретное место во времени и пространстве. Ее тут же захлестнуло накрошенным монтажом пересвеченных съемок путешествия. Головокружение отпускника. Чересчур много новизны за слишком короткое время, а сна слишком мало. Каждая новая заря в этой замечательной стране запускала свежую атаку на хлипкий форт их первоначальных представлений, как будто азиатское солнце – большой таинственный револьвер, стреляющий днями в медных оболочках в незащищенную набивку их голов. В Джакарте видели они, как из уха у человека выползает зеленая мамба. Средь дюн красного пепла смотрели, как двенадцатилетний мальчик жонглирует вулканическими камнями над качким морем туч на вершине горы Мерапи. На Бали их вытеснила с улиц Денпасара толпа, танцующая по прихоти бога мартышек. Все мечты мира, верования, духи собрались тут, на зачарованных островах Индонезии. Стихии человеческого бессознательного занимали в пейзаже места, словно зримые предметы. От разума к разуму трещали разряды силы, и самой земле было тягостно, она стонала и рокотала в своих цепях, в узилище материи. Пусть крутится, решила Аманда. Со временем эта безумная, запинчивая спешка должна пригаснуть, замедлиться, успокоиться на ключевом образе этого кино, новообретенном якоре ее сердца – на великой каменной мандале буддистского святилища Боробудур, исполинской, сотворенной человеком космической горе, что величественно вздымается с равнины Кеду на острове Ява (экзотические имена этих галлюцинаторных островов – Бали, Суматра, Малуку, Тимор – чувственный язык западной фантазии, колониализма в лунном свете, современных ароматов высокой моды). Святилище состоит из семи ступенчатых террас, в основании – четыре квадрата, поверх – три круга. Войдя в восточные ворота, символически поглотившись раззявленной пастью калы – чудовищной головы, вырезанной над входом, – сворачиваешь влево (справа таились бесы) в узкий проход, отделанный барельефами, изображающими повествовательные сцены из 550 жизней Будды, проповеди в камне, влекущие паломника к просветлению, пока обходишь святилище вокруг по сжимающим каналам мира явлений, поднимаясь от террасы к террасе из царства форм вдруг, поразительно – к откровению небесного простора, к освобождающему чуду без формы. На Аманду никогда никакой памятник так не воздействовал, пускай даже, завороженная внушительной физической громадой всего этого места, она, еще при входе, споткнулась на ступени и сильно оцарапала себе правое колено, фраза «Я преткнулась в мире желаний» тут же зазвучала отголосками по будущим званым ужинам, когда они снова вернутся в Л.-А. Интеллектуальное и духовное устройство Боробудура проявляло бесспорно притягательную строгость. Поэтому вопрос, поставленный этим святилищем, звучал настойчиво вдвойне: как порвать узду смерти? Предписание главнейших восточных религий, казалось, делало вид, что ты уже мертв. Грубо говоря, смерть – прекращение красивых картинок. Научись выпутываться из кинопленки, и жар чувств уже не будет жечь; призови мужество подняться с места и на самом деле выйти из кинозала – и ты выскользнешь из уз смертности. Будда как первый на свете ускользающий иллюзионист. Все мы заперты в одном ящике, говорил он. Теперь я снабжу вас копией ключа.
Под собою Аманда чувствовала дрожь палубы, скольжение киля вперед, она слышала, как плачет маленький ребенок, бормотание неразборчивых голосов, периодический шелест страниц книги Дрейка, спокойный благовест спокойного дня – и тут постепенно во тьме начала осознавать она, как открываются и закрываются меха у нее в груди, словно дверь качается туда-сюда на почти не ощутимом ветру, дразня ее промельками иной темноты за дверью, тьмы глубокой и сияющей, что нежно билась в такт ее сердцу, тщательной разрядке ее дыхания, Аманда управляла этой дверью, управляла она и тьмою, ее тьмой, ее страхом, ее… продвижение к нирване вдруг лопнуло от чирканья и чпоканья картонной спички. Снова в мире боли и утраты Дрейк закуривал свой первый в тот день кретек.
– Это зло, – произнесла она.
Дрейк оторвал взгляд от книжки. Жена не шевелилась, но ее глаза распахнулись. Сколько она уже так рассматривает его, ни слова не говоря?
– Я думал, ты уснула.
– Если ты намерен опять закурить, так чего ж не держаться американских марок, старого доброго, испытанного в деле одомашненного рака?
