Хотя фильм они явно видели уже не раз, пекиты следили за темным потоком карикатурной жестокости с напряженной озабоченностью предвыпускного семинара по современному кинематографу. Затем возник Николсон, и толпа разбушевалась. Последующий хор уханья, гогота и словесных восклицаний так и не стих потом совсем, а клокотал вторичной звуковой дорожкой, готовый вспыхнуть в полную силу, как только в кадре вновь окажется их любимец. И когда Николсон впервые появился в полном облачении Джокера, несколько пекитов так взбудоражились, что вскочили на ноги и принялись самозабвенно топать. Ибо Джокер был вылитым бледноликим бесом, что в одиночку бродит по окрестным лесам, по ночам крадя у пекитов кровь и продавая ее в стеклянных банках белым людям на побережье. Но Джокер еще был и их добрым другом Джеком, который приручил беса, приняв его обличье. То был их любимый фильм, их единственный фильм. И когда в конце утешительной луной в вечернем небе над растревоженным городом Готэмом засиял сигнал летучей мыши, публика разразилась необузданной овацией. Их культура еще не забыла о том, что необходимо ухаживать за небом и божественными вопросами астрономического, метеорологического и орнитологического свойства в оном.
Вождь встал, и в комнате все немедля стихло. Он начал рассказывать историю. Говорил он о том времени, когда был молод, и красногрудые трогоны всегда пересекали реку в должную сторону, а однажды он очень заболел и впал в мощный транс, и полетел сам быстрее, выше любой птицы над кровлей деревьев в пещеру на вершине горы Лянпран, где с сумерек до рассвета бился с яростной душою деревни Ибан. А на следующий день пекиты одержали великую победу над той ненавистной деревней, и воины вернулись с бо́льшим числом голов, что кто-нибудь когда-либо видел, и пекиты были счастливы и преуспевали потом очень долгое время.
Затем встал с места второй мужчина с низким голосом и ложкой вместо кабаньего бивня или тигриного клыка, продетой сверху в ухо, чтобы изложить знаменитую сказку о лягушке, жившей в свиной грязи в начале времени: нашептала она предкам весть о том, что, когда один член племени заболеет, заболеют все, а рис, и пальма, и манго увянут и умрут, но от такого зла имеется средство – забирать человечьи головы. Без свежих голов все умрут. Поэтому предки последовали совету лягушки, и пекиты процветали. Какая удача, что во дни, когда солнце было юным, лягушки умели говорить!
История эта напомнила третьему человеку о болтливой голове, захваченной в битве и принесенной в деревню, где ее держали в святилище в главном длинном доме, а там омывали, лелеяли и развлекали светскими разговорами, и нежно питали каждодневными подношениями еды, питья и – всякий череп любит это особенно – табака. Много лет служила она пекитам добрым другом, болботала себе, как ручной попугайчик, и все советы ее были совершенно здравы. Потом голова вдруг смолкла, отказывалась говорить, несмотря на долгие сеансы нежного понужденья. Перед нею наваливали высокие горы славных фруктов и овощей, и липкого риса. Пекиты молились, танцевали и пели; считая, что ей может быть одиноко, они окружали своего друга другими головами. Ничего не помогало. Пади гнили. Из леса побежали свиньи и олени. Чахли и умирали люди. Немногие оставшиеся собрали свои пожитки и перебрались за горы в далекую долину, где выстроили новый длинный дом, засадили новые поля, и первая голова, захваченная в первой битве, заговорила с ними и сказала, что сделанное ими хорошо. Так пекиты выучились мудрости часто переезжать с места на место, пока дух каждого такого места не умирал.
История изменила природу комнаты: погрузившись в угрюмое молчание, публика размышляла о смысле этой истины в нынешние дни.
Вождь резко дважды хлопнул в ладоши, затем восстанавливать бодрость духа вызвал Дрейка. Настал черед смешному человеку с Запада валять дурака.
Дрейк, исправно нервничая перед любым сборищем больше удобных двух человек, возможно, смертельный карьерный недостаток, который он пытался исправить, подвергаясь еженедельному гипнозу, не знал, с чего начать. Затем же он понял, что может воспользоваться преимуществом ситуации, рассматривая это зачарованное сборище пернатых и татуированных пекитов как зал совещаний совета скептических киношных управленцев; здесь он мог порепетировать представление своего сценария. Поэтому он начал рассказывать историю об устрашающем человеке из хрома – человек этот прибыл назад из времени, которое еще не наступило, чтобы убить женщину, которая родит мальчика, а тому будет суждено возгласить бунт против машин. Дошел он лишь досюда. Пекиты разбились на оживленно дискутирующие кучки. Некоторые уже видели эту картину и дополняли подробности своим друзьям.
Затем своей очереди попросила Аманда, и все общество поверглось в полное оцепенение. Женщины танцуют; женщины поют; они не разговаривают – даже красивая белая миссус из земли многих звезд. Аманда стояла на своем. Старейшины пекитов жарко посовещались в углу, пока наконец этика гармонии и гостеприимства не возобладала над предыдущими возражениями. Американская женщина может говорить все, что захочет. Никогда не уклонявшаяся от вызова театра, Аманда захватила сцену с властностью матерого гаера, меча дерзкие дротики в каждое индонезийское лицо, любопытное до того, чтобы встретиться с нею взглядом, подначивая публику ее перебить. Для них она исполнила виденье племени храбрых охотников, которые отправились в плавание в железной лодке по реке времени; они проплывают мимо драгоценностей звезд к мирам за пределами воображения в поисках металлов, более редких, чем золото. А находят демонического дракона-оборотня, который нападает на их лодку, убивает охотников одного за другим, пока в живых не остается всего одна женщина, и она после череды ужасающих битв побеждает дракона и направляет лодку курсом к дому. Аманда отдала честь завороженным слушателям и села. Повис миг изумленной тишины, затем вся комната взорвалась грубым хохотом. Какая нелепая сказка. Женщина-воин? А большой был дракон? А до чего проворный? Сколько когтей? Длинное ли у нее было духовое ружье? На подобных рассуждениях воздвигались целые философии. И по мере того, как беседа уходила в метафизику, настроение в комнате прокисало.
– А меня ты критикуешь за невинные вопросы вождю, – произнес Дрейк. – Погляди, как на тебя теперь женщины уставились. Хоть подписывай доброволиц себе в комитет действий.
– Заткнись, а? – произнесла Аманда. – У них не убудет, если послушают разок какую-нибудь другую историю.
– Меня не они беспокоят.
Общественное бедствие, если не хуже, предотвратилось своевременной подачей ужина: свинина, плоды хлебного дерева, бамбуковые побеги и рис в таких количествах, что хватило бы накормить компанию в два раза больше, – все это с пылу с жару внесли из кухни, располагавшейся в отдельной постройке за длинным домом. Затем – нескончаемые чашки туака, рисового вина, которое полагалось пить залпом. После пары чашек все уже улыбались. Восстановился благоприятный дух. Вот теперь впору начинать и настоящее празднество. Сельский оркестр, чинно рассевшийся у дальней стены, заиграл на всевозможных экзотических инструментах – барабанах, флейтах, гонгах и животных рогах причудливых очертаний – заразительные мелодии, требовавшие физического аккомпанемента, поэтому один за другим, по мере того, как чашки туака обходили компанию (один глоток на вкус был как терпкий сидр, а следующий – гладок, как сливки), каждый поднимался в свой черед танцевать перед всеми остальными: танцы торжественные, танцы юмористические, танцы, подражающие дикому кабану или птице-носорогу, танцы, продолжительно инсценирующие охоту, женщины проявляли потешную тягу к преувеличенным водевильным изображениям напыщенности своих мужчин. Сын вождя в футболке «Жгучей болячки» представил вдохновенную пародию на прибытие Коуплендов, из разнообразных тщеславий Дрейка воздух выпускался умелыми уколами: осанка с негнущейся спиной, вся-из-себя-такая-небрежная поза с-одной-рукой-в-кармане, но скрыть нервозность под всем этим не очень-то удалось, нетерпеливый презрительный вид, какой он часто принимал, если в кои-то веки пытался слушать кого-нибудь другого. Пекиты выли от восторга; Аманда тоже. Мальчишка даже забелил себе лицо рисовой пастой, увеличил нос куском сложенной бумаги и намаслил волосы свиным салом, чтобы зачесать назад со лба. Пара взятых напрокат очков от солнца довершала вид: ультрачеткий охотник за головами из Л.-А.
