– Проходим, не задерживаемся, – говорит легавый.
Томми и Уайли переезжают к «7-Илевен» на бульваре Мелодик, где не нужно переступать через труп, чтоб купить себе древесного угля. По пути домой Уайли молчит. Томми нервно трещит о том, как это бедствие в магазине шагового доступа созвучно событиям по телевизору прошлым вечером, вот только в передаче нелепые публичные убийства не связанных друг с другом незнакомцев оказываются гнусными проделками бригады бунтарей-пришельцев.
Уайли передачу эту пропустил, он вообще не видит связи. Сворачивая на Сансет, он едва не задевает мальчишку-газетчика на велосипеде и винит Томми в том, что тот его отвлек. Когда они заезжают на дорожку к дому, женщины улюлюкают и машут, как сумасшедшие, со своих возвышенных сидений на террасе, неистовствуя, словно болельщицы на трибунах под конец второй игры долгого двойного матча. Томми выбирается из машины.
– Угадайте, что мы видели? – вопит он. За ним широкая спина Уайли скрывается в гараже.
О, викторина. Женщины подтягиваются, принимают преувеличенные позы внимательных конкурсанток.
– Парад, – гадает Джерри.
– Плохую аварию, – кричит Ро.
Томми качает головой.
– Голых людей!
– Клоунов! Чокнутых клоунов!
– Мертвое тело, – нараспев произносит он.
– Да ладно, – говорит Джерри.
– Да.
– Да ладно, – говорит Ро.
– Прямо перед чертовым «Едой-и-Топливом». Вы б видели. Нас там чуть не убили, точно, Уайли?
Уайли выворачивает из-за угла, волоча на газон ржавый гриль на одном колесике.
– Ну, – соглашается он. – Чуть.
– Уайли? – Ро уже смутно не по себе, несколько минут назад она поделилась с Джерри невозможным умопомешательством своего первого курса в Северо-западном, безудержным мальчишкой по кличке Шустрый и концовкой меж акушерских стремян в таком ужасе, всех подробностей которого не знает даже ее муж, преподнеся этот неограненный отрывок своего прошлого как таинство сестринскому доброму духу мгновенья, и теперь ее мутит от мук измены: она распотрошила свое сердце ради женщины, которая, как выяснилось посреди рассказа, ей, кажется, даже не очень нравится, поэтому… – Уайли?
Тот подходит, замирает под террасой, уставившись снизу на нее.
– У нас все в порядке. – Рука его тянется дотронуться до ее голой ноги. – Похоже было на ограбление или попытку чего-то такого. Что б там ни произошло, сейчас кто-то определенно очень мертв.
– О боже мой.
– Парой минут бы раньше, – поясняет Томми, – кто знает, что б мы увидели. Или во что бы впутались.
– Современный мир, – замечает Джерри. – В пяти кварталах отсюда.
– Видели б вы этот труп – лежит себе на мостовой тише некуда. Такой настоящий, что выглядит фальшивкой.
– Да, – заявляет Джерри, – именно такое мне и нужно увидеть – еще одного покойника. Меня и так смертельно тошнит от покойников – слышать о них, глядеть на них, жалеть их; они каждый час по телевизору, в газетах каждое утро и всю меня заляпали кровищей из каждого журнала. Сегодня можно подумать, что жизнь только в этом и состоит – в мертвецах.
– Коль скоро они – не мы, – тянет Томми.
За спинами у них – внезапный свист, биение гигантских крыльев; они разворачиваются на стульях к пугающему зрелищу столба пламени, сердито взметнувшегося в тусклый воздух.
– Ой, смотрите, – замечает Ро, – Уайли огонь развел.
Кувшин дайкири опорожняется и наполняется, и опустошается вновь. Зажигают свечи с цитронеллой. Наружу, ковыляя, выбирается мистер Фреленг, электрик на пенсии в соседнем доме, и поправляет шланг – он преданно обслуживает неизменные нужды бога газонов. Ведет он себя при этом так, будто совершенно один, слеп и глух к публике в бельэтаже, завороженной каждым его суетливым усилием. Наверху дети наконец-то уснули. С Дэфни расплачиваются, и она уходит домой. Появляется темная летучая мышка, тревожно трепещет в мягких сумерках – хилый реквизит на неумело управляемых проволоках.
– Пятьсот комаров в час, – сообщает Томми. – Уму непостижимо.
– Полагаю, – говорит Джерри, – тот радар, который у них вроде как есть, вызывает рак.
– Прямо сейчас.
– Хотя должно воодушевлять, – продолжает она, завороженная стробоскопическим полетом существа, – жрать то, что жрет тебя.
– Ну, я не думаю…
– Но вообрази – быть таким свободным, уметь летать, носиться в ночи в некоем эротическом ступоре.
Томми протягивает сжатый кулак.
– Стало быть, миссис Хэнна, переродись вы в любое животное, предпочитаемой тварью стало бы…
– Да, Джин, летучая мышь, определенно – летучая мышь
[19].
Если от Ро и ждут какого-то замечания, она пропускает свою очередь. Разнообразные требования и непредвиденные всплески дня в совокупности с повышенными за сегодняшний вечер уровнями содержания алкоголя в крови вогнали ее проводку в состояние потрескивающей статики, близкое к частичному короткому замыканию или даже хуже, она причудливо включается и выключается, внимание ее временно и яростно намагничивается страннейшими осколками то одного, то другого отдельного факта, поэтому пока Джерри болбочет: от летучих мышей, секса и перерождения к – изо всех сил стараясь развлечь свою публику – прокисшим кассовым темам похоти и неотесанности среди ее зажиточной клиентуры, – Ро приятно настроена на звучное шипенье мяса. Наблюдает, как в неясности заднего двора ядовитыми розовыми яйцами в металлическом гнезде тлеют уголья, искрит и плюется желтое пламя, когда на брикеты попадает жир, словно коротит саму ночь: зрелище скромное, но щедро занимательное. Часы ее дня проходят обзорно на почтительном расстоянии, она ничего не чувствует, простейшая формулировка (моя жизнь, эта вот конкретная точка на графике, она + или —?) превышает истощившиеся способности Ро, она устала, она погружается в глубокое таинство тщетного выздоровления, в котором, к собственному облегчению, признаёт не просто одну частную невротическую дилемму – все ее друзья до единого проявляют в какой-то степени симптоматическое расстройство, – но от чего же именно мы выздоравливаем? Она без малейшего понятия. Мне нужно хорошенько выспаться ночью. Нужно хорошенько провести ночь без сна. Над головой громоздящаяся тьма усеяна звездами, поблескивают шляпки гвоздей, поддерживающих большую крышу. Внезапный свет из спальни Эвери отбрасывает долгую желтую трапецию на шипастую траву. Дальше по кварталу детки-металлюги с грохотом прожигают себе путь сквозь легко запоминающийся номер, чье название она, кажется, чуть ли не припоминает. Вокруг нас ничего нет, да и глубоко внутри тоже.
Стейки зажариваются идеально, и хотя в тусклом свете фитилька трудно различить, что именно лежит у каждого на тарелке, либо выбрать из картошки окалину, трапезе присуждаются четыре звезды и она признается успешной. Томми подымает стакан, чтобы произнести тост настолько напыщенный и натянутый, что он, должно быть, призван вызвать в памяти манеру если не того, то другого медийного андроида.
