Дрейк не был уверен. Его оглушило, как будто он попал в жуткую аварию, и ему удалось выползти из обломков относительно невредимым. Он поглядел вниз на себя.
– Мне нравится, – наконец сказал он. – Мне нравится, как он выглядит.
Пак Мофун счастливо кивнул.
– Теперь жена вас будет любить много.
Дрейк улыбнулся.
– Моя жена и так меня уже любит.
– Никогда не бывает слишком много, мистер Коупленд, никогда не слишком много. – Затем смех его резко оборвался, и он вновь натянул на лицо серьезную маску. – Теперь, мистер Коупленд, боюсь, я должен вам признаться.
– Так? – Дрейк весь собрался.
– Лучшие паланги у меня все кончились, ни кости, ни латунной проволоки, ни шплинта от мотора. Но для вас я сделаю очень особое, мистер Коупленд, очень особое.
Из лязгающего хлама в своей жестяной аптечке он вытащил потускневший стержень от шариковой ручки. Проверил его у себя на ладони. Тот был весь исписан. Плоскогубцами он открутил от металлической трубочки дюйма полтора, поле чего намазал густой желтоватой слизью, которую нагреб из древней баночки из-под обувного крема. Быстро и проворно вынул гвоздь, снял бамбуковый чехол и продел готовый паланг из ручки сквозь кровоточащую дыру в пенисе Дрейка. Работу свою он закончил тем, что обмазал весь орган ослизлыми комками того же лекарства, «чтобы у вас копье не заболело и не отпало, ха-ха-ха». В Америке, посоветовал Пак Мофан, Дрейку нужно будет заменить этот прекрасный стерженек высококачественным американским палангом из золота и бриллиантов, как тот, который носит президент. Должно быть, жена президента – очень счастливая дама. Да, согласился Дрейк, это уж точно. И Дрейк дал слово сделать все, что будет в его силах, чтобы распространить наслаждение паланга по всем пятидесяти штатам. Перед тем, как пожать на прощание друг другу руки, Паку Мофану непременно следовало примерить новые солнечные очки. Он в них похож на кинозвезду? Да, ответил Дрейк, похож, и сделал снимок в доказательство.
– Я всегда знала, что ты чокнутый и непременно сделаешь что-то подобное, – произнесла Аманда, откровенно завороженно пялясь на своего новоукрашенного мужчину, – но никогда не была уверена, что ты на такое действительно решишься. Выглядит скверно, болит?
– О нет, вообще нет. На самом деле, довольно-таки бодрит.
– Да ну? Поглядим, что ты скажешь после того, как первый раз пописаешь. А вазелиновая жижа, я полагаю, это какая-то заживляющая мазь.
– Да.
– У тебя же не будет инфекции и ты его не потеряешь, правда?
– Некоторые умирали, – признал он. – Потери в долгом марше к эротической Утопии.
Она не могла оторвать от него взгляда.
– Ювелирка для пениса, – воскликнула она. – Что за изобретательный народ. А когда можем испытать в деле?
– Пак Мофун сказал – через два месяца, но не знаю, смогу ли я терпеть так долго.
– Я тоже.
– Говорят, как только тебе сделают такую операцию, обратной дороги уже не будет. Говорит, ощущения для обоих партнеров умножаются неописуемо.
– Ты – человек множества деталей, Дрейк.
– Все в равной степени привлекательны, надеюсь.
– Я тоже на это надеюсь.
Той ночью, как будто пронзившее его устройство было стержнем из кремня, что высекал летучие искры из твердого укромного места у него внутри, Дрейк понял, что не может спать, трут его ума славно пушился, возбужденный только что выпущенными в его тело химикатами, беспокойные пальцы неудержимо бродили внизу, стараясь коснуться во вновь возникающем изумлении распухшей действительности его раненого «я». Он себя ощущал высланным, отправленным в космос вместе с храбрецами, стоиками, безумцами, с теми, кого физика желания исказила так, что их черты стали карикатурны и баснословны, с преобразованным населением грядущего мира.
В ту ночь ему пылко хотелось выступить сосудом для того, что пекиты называли «хорошим сном», – связанной череды ярко освещенных сцен с крепким актерским составом и превосходным темпом монтажа, переданных с такой достоверностью, что их графическая развертка переживается как важное событие наяву, точное воплощение реальной жизни, если не считать сосущей опаски, что всякий предмет, всякий поступок пропитан смыслами лично для Дрейка, а к тому же для всей деревни и всех ее обитателей. Ибо если бы он смог передать пекитам ценную информацию с другой стороны, как они б сумели воспротивиться и не ввести его в священную дружбу племени? Но слишком уж взвинченный своим пульсирующим палангом, чтобы удостоиться милости глубокого нырка, прерывистые часы провел он, плывя в воображаемой долбленке вдоль потока своего дыхания в сумеречную страну на границе сознания, а в итоге оказался в населенной призраками роще железного дерева, увешанной гирляндами из сотен расчлененных рук и ног, болтающихся на манер безвкусных безделушек всех оттенков распада на лохматых веревках из человеческих волос, этот гротесковый мобиль безмолвно покачивался в зеленом супе лесного света, кровь капала разметанным певучим ритмом на протянутые листья, сваленные бревна, качкие папоротники, испакощенные клумбы волглого мха. В промежность каждой ветви вбита была человеческая голова, глаза расширены в чрезмерных гримасах непроходящего потрясения, как будто сами деревья породили этот диковинный плод, дабы подглядывал за миром и неожиданно приходил в ужас от того, что зрит. И вопрос, который всё вращался в уме у Дрейка, обрел остановку: нет, охота за головами – не зло; это разновидность молитвы. Зло – оголтелая штука, которая скачет по земле и носится по воздуху, бездомное жаждущее нечто в поисках общества, верный друг. И когда оно явится тебя отыскать, придет оно и впрямь как друг. Затем, чтобы восстановить собственное равновесие, тебе придется взять голову. Придется. Или получится, что сам, твоя семья, твой народ – пожраны злом. И тогда ты можешь оказаться препоясан вяленой кожей с пряжкой из мосластого колена.
Где-то перед зарей в комнату к Коуплендам прокрался сын вождя в футболке «ЖГУЧЕЙ БОЛЯЧКИ» и мягонько потрогал Дрейка за плечо. Тот сел, сразу же насторожившись. Ни знака не подали, ни слова не произнесли. Дрейк схватил свои лесные ботинки и самые сухие носки, фотоаппарат и вышел за сыном вождя на веранду, где со своими копьями, духовыми ружьями и клинками мандау в ножнах собралась безмолвная компания пекитских мужчин. Меж их татуированных ног легкомысленно скакали шелудивые собачки. Вождь глянул на Дрейка, заглянул в него и величественно отвернулся, значение этого жеста осталось столь же затуманенным, какими их Дрейк всегда и находил. Человек, с которым Дрейк никогда не разговаривал, а потому и никогда не замечал его, вручил ему крепкое, хорошо сбалансированное копье. Пальцы Дрейка с повышенной чувствительностью сомкнулись на древке, на бугорках, сколах, стертых лысинах, на всей ненадежной истории древесины. Дрейк сурово кивнул и пожал мужчине руку. Тот улыбнулся: половины зубов у него не было, остальные – сломанные и пожелтевшие пеньки.
Гуськом они тихо вышли из деревни, ретивые собаки трусили впереди, по земляной тропе, что вилась вдоль пенившейся желтой речки, миля за милей, Дрейк воодушевлен, как маленький мальчик в своей поездке в «Мир Диснея». Ему понравилась та непринужденная манера, с какой ему сообщили, что его берут с собой на охоту, невозмутимость, подразумевавшая как «Само собой, предполагалось, что ты пойдешь», так и «Будь благодарен, что тебя избрали». Лес был жив, весь звенел тонами, которые Дрейку удавалось признать, но не определить. Твари. Жизнь. Даже растения без мышц, казалось, тянулись к нему зелеными руками-лопатками. Вот оно, несмотря на ранний озноб, случайные царапины, возникавшие у него на незащищенных ногах и руках, – существование в само́й своей искрометности, истинное, прогулка по краю настоящей охоты на свиней на Борнео.
