А стихли они потому, что Шимиш вернулся к затее, от которой так до конца и не отказался: к желанию утвердиться и возвыситься над Чу-бу, совершив чудо; а поскольку дело происходило в вулканическом районе, Шимиш решил, что небольшое землетрясеньице – как раз то чудо, с которым легче всего справится мелкий божок.
А у землетрясения, которое вызывают двое божков, а не только один, шансы на успех удваиваются и несоизмеримо повышаются, нежели когда два божка тянут в разные стороны; так, если взять в пример богов более древних и великих, когда солнце и луна тянут в одном и том же направлении, прилив особенно мощен.
Чу-бу ничего не знал о теории приливов и был слишком занят своим чудом, чтобы заметить, чем там занят Шимиш. И внезапно чудо взяло и совершилось.
Это было землетрясение местного порядка, ведь, помимо Чу-бу и даже Шимиша, есть и другие боги; совсем маленькое землетрясеньице – в точности как пожелали боги, но в результате сдвинулись плиты в основании колоннады, поддерживающей храм с одной из сторон, и одна стена обрушилась целиком, и невысокие лачуги жителей того города заходили ходуном, и кое-где заклинило двери, так что и не откроешь. Сего было вполне довольно, и в первый момент показалось, что тем дело и кончилось; ни Чу-бу, ни Шимиш не требовали продолжения, но они уже привели в действие древний закон, еще более древний, нежели сам Чу-бу, – закон всемирного тяготения, которому колоннада противостояла вот уже сотню лет. Храм Чу-бу дрогнул, снова застыл, пошатнулся и рухнул прямо на головы Чу-бу и Шимиша.
Храм перестраивать не стали, ведь все побаивались приближаться к таким грозным богам. Одни говорили, что чудо совершил Чу-бу, а другие утверждали, что Шимиш; так возник раскол. Слабые души, озабоченные непримиримым противостоянием двух сект, искали компромисс и говорили, что чудо совершили оба божка вместе, но никто даже не догадывался, что причиной тому явилось соперничество.
И возникло присловье, и обе секты равно в него верили: мол, кто прикоснется к Чу-бу, умрет – а тако же и тот, кто взглянет на Шимиша.
Вот как Чу-бу попал ко мне в руки, когда я, путешествуя по свету, заехал за холмы Тинга. Я обнаружил идола в развалинах храма: Чу-бу лежал на спине и его ручонки и пальцы ног торчали из завалов мусора; именно в таком положении, в каком я его нашел, я и храню его по сей день на каминной полке, чтоб не опрокинулся ненароком. А Шимиш раскололся на куски, так что его я забирать не стал.
Чу-бу выглядит таким трогательно беспомощным, болтая в воздухе пухленькими ручонками, что иногда я из сострадания кланяюсь ему и молюсь, приговаривая:
– О Чу-бу, создатель всего сущего, помоги рабу своему.
Чу-бу на многое не способен, хотя я почти уверен, что однажды за партией в бридж он послал мне козырного туза после того, как весь вечер у меня на руках ни одной приличной карты не было. Или если не Чу-бу, так, значит, удача. Но Чу-бу я этого не говорю.
Чудесное окно
Полицейский прогонял старика в восточной одежде. Именно это, да еще сверток, который тот нес под мышкой, привлекло внимание мистера Слэддена, добывавшего себе хлеб службою в торговом доме Мерджина и Чейтера.
У мистера Слэддена была репутация человека, мало подходящего для коммерческой деятельности. Дыхание романтики – легкое ее дуновение – побуждало его, вместо того чтобы обслуживать покупателей, устремлять взор вдаль, будто стены магазина были не толще паутины, а сам Лондон – пустым сказанием.
Замусоленная бумага, прикрывавшая сверток, была испещрена арабской вязью, этого оказалось достаточно, чтобы пробудить в мистере Слэддене романтический порыв, и он следовал за стариком, пока небольшая кучка зевак, окружавшая чужеземца, не рассеялась. Старик остановился на краю тротуара, развернул свою ношу и собрался продавать ее. Ноша оказалась маленьким окном в старинной раме, с мелкими стеклами в свинцовом переплете. Ширина окна была немного больше фута, а длина – чуть меньше двух футов. Мистеру Слэддену никогда раньше не приходилось видеть, чтобы на улице торговали окнами, поэтому он решил узнать цену.
– Все, чем ты владеешь, – ответил старик.
– Откуда оно у вас? – спросил мистер Слэдден, разглядывая удивительное окно.
– Я отдал за него все, чем владел, на улицах Багдада.
– А многим ли вы владели? – поинтересовался мистер Слэдден.
– У меня было все, что я хотел, – ответил чужестранец, – кроме этого окна.
– Должно быть, замечательное окно, – сказал мистер Слэдден.
– Оно волшебное, – произнес старик.
– У меня с собой всего десять шиллингов, а дома еще пятнадцать шиллингов и шестипенсовик.
Старик задумался.
– В таком случае оно стоит двадцать пять шиллингов и шесть пенсов, – решил он.
Когда сделка уже состоялась, десять шиллингов были заплачены, а удивительный старик шел рядом с мистером Слэдденом, чтобы забрать остальные пятнадцать шиллингов и шесть пенсов и водворить волшебное окно в его жилище, у молодого человека мелькнула мысль, что покупка ему не нужна. Но они уже стояли у дверей дома, где он снимал комнату, и объясняться было поздно.
Чужестранец потребовал оставить его одного, чтобы приладить окно, и мистер Слэдден ждал за дверью на площадке скрипучей лестницы. Стука молотка он не слышал.
Вскоре длиннобородый старик в желтой одежде, со взглядом, перед которым, казалось, проплывали пейзажи дальних стран, появился на пороге комнаты и сказал: «Все готово». Они расстались. И мистер Слэдден никогда не узнал, остался ли старик ярким пятном, живым анахронизмом на улицах Лондона или возвратился в Багдад и в чьи смуглые руки перекочевали его двадцать пять шиллингов и шестипенсовик.
Мистер Слэдден вошел в скудно обставленную комнату, в которой он спал и проводил все время между закрытием торгового дома Мерджина и Чейтера и началом его работы.
Молодой человек снял и аккуратно сложил изящный сюртук, удивительно не подходивший к жалкой обстановке. Окно, купленное у старика, располагалось на стене довольно высоко. Прежде на этой стене не было ни окна, ни какого-нибудь украшения, только небольшой висячий шкафчик, где хранились чайные принадлежности. Теперь все они стояли на столе. Когда мистер Слэдден подошел взглянуть в новоприобретенное окно, была та пора летнего вечера, когда бабочки складывают крылышки, а летучая мышь еще не вылетает из своего жилища, но в Лондоне время отсчитывается по-другому: в этот час там уже закрыты магазины, но уличные фонари еще не горят.
Мистер Слэдден протер глаза, затем протер окно, но, несмотря на это, продолжал видеть сияющее синее небо и далеко, так что не доносилось ни звука и не было видно дыма из труб, средневековый город, обведенный крепостной стеной с башнями, темно-коричневые крыши и вымощенные булыжником улицы; сразу же за белой каменной стеной с контрфорсами начинались зеленые поля, пересеченные ленточками речек. На башнях вальяжно стояли лучники, а вдоль стены – стражники с пиками, иногда по узким улочкам проезжала повозка и, задержавшись у ворот, выбиралась за городские стены, иногда в город въезжала карета, окутанная туманом, вместе с сумерками, спускавшимся на поля. Из решетчатых окошек высовывались головы, странствующие трубадуры распевали под ажурными балконами. Никто никуда не торопился, никого не одолевали заботы. Мистеру Слэддену бросилась в глаза одна подробность, которая, как он счел, сможет пролить свет на эту тайну: на головокружительной высоте, выше церковного шпиля и горгулий, на каждой башне над головами праздных лучников развевался флаг: маленькие золотые драконы на ослепительно-белом фоне.
