– А хороши ли у них правители? – спросил Султан.
– Замечательные, – ответил любитель гашиша и без сил упал навзничь.
Он лежал на полу и молчал. И когда Султан понял, что в эту ночь больше ничего не услышит, то улыбнулся и слегка похлопал в ладоши.
И в этом дворце, в землях, лежащих далеко за Багдадом, завидовали всему, что есть в Лондоне.
Стол на тринадцать персон
Когда мужчины собрались вокруг огромного старинного камина, устроившись в покойных креслах с трубками и бокалами, и поленья как следует разгорелись, и все располагало к таинственному и необычному – и непогода снаружи, и уют внутри, и пора (ибо было Рождество), и поздний час, – тогда и рассказал эту историю бывший владелец гончих, охотник на лис.
Со мною тоже был однажды странный случай. Я держал тогда Бромли и Сайденхема
[30] – в тот год я от них и отказался, – и вышло так, что эта охота оказалась последней. Не было смысла держать собак, потому что в графстве больше не осталось лис – на нас надвигался Лондон. По всему горизонту, как страшная армия в сером, вставали трущобы, а наши долины стали захватывать виллы. Лисьи норы были по преимуществу в холмах, и, когда город подступил вплотную, лисы стали покидать норы и убегать из графства – и уже не вернулись. Вероятно, они бежали ночами, покрывая огромные расстояния. Итак, было начало апреля, и мы весь день протаскались впустую, и вдруг на этой последней охоте, самой последней в сезоне, мы увидели лису. Она покинула нору, спасаясь от Лондона с его железными дорогами, виллами, проводами, и бежала к югу, к меловым скалам Кента. Меня охватило вдруг острое счастье – как однажды в детстве, когда в один прекрасный летний день я обнаружил, что калитка в саду, где я играл, приоткрыта, и распахнул ее, и передо мной открылись просторы с волнующимися нивами.
Мы перешли на быстрый галоп – мимо проплывали поля, свежий ветер бил в лицо. Мы миновали глинозем, поросший папоротниками, влетели в долину у гряды меловых скал и, спускаясь в нее, увидели на склоне лису – подобно вечерней тени, она скользнула в лес, венчавший гряду. Через лес, по вспышкам примул в траве, мы перемахнули гребень. Лиса мчалась вперед, гончие шли отлично. Я вдруг почувствовал, что охота предстоит грандиозная, – и набрал полную грудь воздуха. В этот чудный весенний день вкус ветра, бешеная скачка и мысль об удачной охоте пьянили, как тонкое вино. Перед нами лежала еще одна лощина, с широкими, чуть холмистыми полями на дне, с быстрой чистой речкой и вьющимися над деревней дымками… Солнечные лучи на противоположном склоне плясали, словно эльфы, а вершина поросла дремучим лесом, еще не разбуженным весной. Вот поля остались позади, и рядом со мной был только Джеймс, мой старый верный конюх, с чутьем гончей и горячей ненавистью к лисам, которая порой прорывалась в его речах.
Лиса мчалась по лощине прямо, как по рельсам – и вот, без единой остановки, мы уже скачем сквозь лес на вершине. Помню, на вершине до нас донеслись песни и крики мужчин, возвращавшихся домой с работы, и свист мальчишек – эти звуки поднимались снизу, из какой-то деревни. А потом деревень уже не было, только лощина сменялась лощиной, подъем – спуском, словно мы плыли по незнакомому бурному морю, и все время перед нами, строго против ветра, маячила лиса, как сказочный «Летучий голландец». Вокруг не было никого, только я и мой конюх, – выехав из чащи, мы пересели на свежих лошадей.
Дважды или трижды мы натыкались в этих обширных безлюдных долинах на деревни, но у меня появилось подозрение, переросшее в странную уверенность, что эта лиса так и будет бежать против ветра, пока не умрет или пока не наступит ночь, лишив нас возможности ее преследовать. И тогда я решил скакать все время вперед – и мы неизменно находили ее след. Я был уверен, что эта лиса – последняя в наших краях, и, спасаясь от наступления города, она подалась подальше от людей; завтра ее бы уже здесь не было, и бежит она не от нас, а просто бежит своим путем.
Вечер спускался в долину; гончие замедляли бег – подобно облакам на летнем небе, что плывут медленно, но не могут остановиться. Две девушки шли к невидимой ферме; одна тихо напевала – и больше никто, кроме нас, не нарушал покоя этого пустынного места, которое, казалось, еще не ведает об изобретении паровоза и пороха (как в Китае, говорят, в далеких горах никто не знал о войне с Японией).
День кончался, силы у лошадей были на исходе, но неутомимая лиса продолжала свой бег. Я замедлил скачку, пытаясь понять, где мы находимся. Последний межевой знак, что мы видели, остался милях в пяти позади, а до него мы проделали еще по меньшей мере миль десять. Ах, добыть бы ее! Солнце село. Я размышлял, каковы наши шансы загнать эту лису. Посмотрел на Джеймса, который скакал рядом. Он был вполне уверен в себе, но его лошадь устала не меньше моей. Стояли прозрачные сумерки, след был по-прежнему ясен, преграды преодолимы, но бесконечные долины страшно утомляли, а конца им не предвиделось. Похоже, пока след не пропадет и дневной свет не угаснет, мы будем загонять и лису, и лошадей, но, так или иначе, ночь положит этому конец. Нам уже давно не встречалось никаких домов, никаких дорог – только сумрачные склоны и разбросанные то тут, то там стада овец да темнеющие заросли кустарников. Наконец мне показалось, что свет угас, и наступила темнота. Я взглянул на Джеймса – он скорбно кивнул. Вдруг в небольшой лесистой долине мы рассмотрели красно-коричневые башенки необычного старинного дома, возвышавшиеся над кронами дубов, и в ту же секунду я увидел лису – меньше чем в пятидесяти ярдах от нас. Мы на ощупь двинулись через лес к дому, не найдя ни подъездной аллеи, ни даже тропинки и никаких следов колес. В окнах то тут, то там загорался свет. Мы были в парке, в парке прекрасном, но невероятно запущенном, все заросло колючей ежевикой. Лису мы уже не видели – было слишком темно, но знали, что она смертельно измотана; собаки бежали чуть впереди нас – и вдруг перед нами возникла дубовая ограда высотой в четыре фута. Я не стал бы пытаться ее перескакивать и в начале скачки, на свежей лошади, а сейчас лошадь была на последнем издыхании. Но какова была скачка! Такая бывает раз в жизни. Я замешкался, и собаки скользнули в темноту, догонять свою лису. Лошадь врезалась в ограду прямо грудью – и дубовая ограда превратилась в кучу щепок: она сгнила от времени. Мы очутились на лужайке, а на другом ее конце собаки упали прямо на лису. Лиса, лошади, свет – все сошлось в конечной точке этой двадцатимильной скачки; все сошло на нет. Мы наделали много шума, но никто не вышел из странного старинного дома. Я отправился к входным дверям, украшенным лепной головой, а Джеймс с собаками и обеими лошадьми пошел искать конюшню. Я позвонил в изъеденный ржавчиной колокольчик, и после долгого ожидания дверь слегка приоткрылась – я увидел холл, увешанный старинным оружием, и самого оборванного дворецкого, какого только можно себе представить.
Я спросил, кто здесь живет. Сэр Ричард Арлен. Я объяснил, что моя лошадь больше не может идти и я хотел бы просить сэра Ричарда Арлена о ночлеге.
– Сэр, здесь никто никогда не останавливается, – ответил дворецкий.
