Когда же его люди поняли, как пользоваться земноходным штурвалом и каковы пределы его возможностей, Шард отправил спать всех, кроме вахтенных. Разбудил он команду задолго до рассвета, и с первым лучом солнца корабль тронулся в путь, так что, когда две флотилии, уверенные, что Шард уже у них в руках, сошлись гигантским полумесяцем у алжирского побережья, там не обнаружилось ни следа «Стреляного воробья» – ни на суше, ни на море; и флажные сигналы с адмиральского корабля складывались в ядреные английские ругательства.
Штормовой ветер дул трое суток; днем Шард прибавлял парусов, и корабль несся по пескам, делая немногим меньше десяти узлов, хотя при сигнале «впереди неспокойные воды» (так впередсмотрящий называл скалы, дюны или неровную местность, прежде чем попривык к новой обстановке) скорость заметно снижалась. Стояли длинные летние дни, и Шард, стремясь обогнать слухи о своем появлении, пока ветер дует попутный, «плыл» по девятнадцать часов в сутки, ложился в дрейф в десять вечера и снова поднимал паруса в три часа утра, с первым светом.
За эти три дня пираты преодолели пять сотен миль; затем ветер поутих до легкого бриза, который, однако ж, по-прежнему дул с севера, и в течение недели корабль делал не больше двух узлов. Веселые молодцы принялись роптать. Поначалу удача явно была на стороне Шарда, ведь через единственные густонаселенные области он пронесся со скоростью десять узлов, оставляя далеко позади толпы местных жителей, за исключением тех немногих, кто припустил со всех ног; а конных всадников на месте не случилось – все ушли в набег на соседей. Что до преследователей, они очень быстро отставали, едва Шард наводил на них пушку, хотя стрелять так близко от берега он не рискнул: притом что он от души посмеялся над бестолковостью английского и испанского адмиралов, не догадавшихся о его маневре – единственно возможном в создавшихся обстоятельствах, как утверждал сам Шард, – он отлично понимал, что характерный звук пушечного выстрела выдаст его тайну даже полному идиоту. Действительно, на первых порах удача Шарду покровительствовала, а когда полоса везения закончилась, капитан делал что мог. Так, например, пока еще ветер дул попутный, он не упускал возможности пополнить запас продовольствия: если на пути встречалась деревня, то ее свиньи и куры доставались Шарду; всякий раз, минуя водоем или источник, он наполнял цистерны до краев. Теперь, когда скорость снизилась до двух узлов, он шел под парусом всю ночь напролет, а впереди шагал матрос с фонарем; вот так за неделю Шард преодолел почти четыреста миль, а кто-нибудь другой, небось, ночью вставал бы на якорь, теряя пять или шесть часов из двадцати четырех. Однако ж команда роптала. Он что, думает, что ветер никогда не переменится? – говорили матросы. А Шард курил да помалкивал. Видно было, что он напряженно размышляет – прямо-таки ломает голову.
– Вот о чем он только думает? – спросил Билл у Душегуба Джека.
И Душегуб Джек ответствовал:
– Пусть себе думает сколько угодно, да только никакие думы нас из Сахары не вытащат, если ветер стихнет.
В конце недели Шард отправился к себе в штурманскую рубку и проложил новый корабельный курс – чуть восточнее и ближе к возделанным полям. И однажды под вечер впереди показалась деревня, и сгустились сумерки, и ветер улегся. Веселые молодцы уже не роптали – они бранились и честили капитана на все лады и готовы были взбунтоваться. Где мы? – вопрошали они; разве с порядочными людьми так обращаются?
Шард их утихомирил, поинтересовавшись, а сами-то они что намерены делать; и, когда никто не придумал ничего лучше, чем пойти к селянам и сказать, что они-де попали в шторм и сбились с курса, Шард открыл команде собственный замысел. Давным-давно он слыхал, будто в Африке в телеги впрягают волов: а в здешних краях волов держат в великом множестве везде, где возделывают поля; вот почему, когда ветер начал стихать, он взял курс на деревню; ночью, как только стемнеет, они угонят пятьдесят пар волов; к полуночи их надо будет впрячь в корабль – и волы стремительным галопом помчат корабль прочь.
Этот блестящий план поразил всех до глубины души: пираты извинились перед капитаном за свое недоверие, и каждый пожал ему руку, предварительно поплевав на ладони в знак добрых намерений.
Ночной набег отлично удался, но, при всей изобретательности Шарда на суше и непревзойденном его мастерстве на море, надо признать, что недостаток опыта в этой новой категории кораблевождения привел его к ошибке – пусть и мелкой; немного практики такую ошибку непременно предотвратило бы: бежать стремительным галопом волы наотрез отказывались. Шард проклинал их на чем свет стоит, стращал их пистолетом, грозился, что не будет кормить, но все было тщетно; и в ту ночь, и все то время, пока волы тянули злодейский корабль, «Стреляный воробей» делал один узел и не более. Неудачи Шарда, как и все, что только встречалось на его пути, закладывались словно камни в фундамент его будущего успеха: он пошел в штурманскую рубку и заново проделал все расчеты.
Волы плелись так медленно, что капитан понимал: погони не избежать. Шард приказал было своему помощнику замести следы на песке, но теперь отменил приказ, и «Стреляный воробей» тащился через Сахару по новому курсу, полагаясь на свои пушки.
Деревня была невелика, и та жалкая кучка людей, что на следующее утро догнала корабль, разбежалась после первого же орудийного выстрела с кормы. Поначалу Шард, запрягая волов, воспользовался грубыми железными удилами – крепкими и надежными! – и это тоже оказалось ошибкой. «Ведь если волы разбегутся, – прикидывал капитан, – для нас это все равно как угодить в шторм и нестись по воле ветра невесть куда»; но спустя день-другой он убедился, что удила никуда не годятся, и, как человек практичный, немедленно исправил свою ошибку.
А команда целыми днями распевала залихватские песни, подыгрывая себе на мандолинах и кларнетах и чествуя капитана Шарда. Все веселились, кроме самого капитана, а тот глядел мрачно и озадаченно; он один полагал, что поселяне еще себя покажут; волы жадно пили, и один только он страшился, что вода того гляди закончится, а страх этот куда как неприятен, когда твой корабль попал в мертвый штиль посреди пустыни. Все это продолжалось больше недели: корабль шел со скоростью десять морских миль в день, музыка и пение действовали капитану на нервы, но он не смел сказать своим людям, в чем беда. И вот волы допили последние остатки воды. А помощник капитана Смердрак пришел и доложил об этом досадном обстоятельстве.
– Плесните им рома, – приказал Шард, помянув волов нехорошим словом. – Что годится мне, сгодится и для них. – И он побожился, что заставит волов пить ром, хотят они того или нет.
– Есть, сэр! – отозвался молодой помощник капитана.
Не следует судить о Шарде по приказам, отданным в тот день, ведь на протяжении почти двух недель он следил, как неспешно близится его гибель, а суровая морская дисциплина не позволяла ему поделиться своими страхами и обсудить их хоть с кем-нибудь; и все это время ему приходилось вести корабль, а ведь даже на море это огромная ответственность. Все это сбило его с мыслей и затуманило ясный ум, некогда сумевший опрокинуть расчеты пяти флотилий. Вот почему Шард помянул волов нехорошим словом и приказал налить им рома, и Смердрак сказал: «Есть, сэр!» – и спустился вниз.
