Там, на двадцати трех градусах северной широты и четырех градусах восточной долготы, как я уже говорил, прозвучал бортовой залп с корабля – в первый и последний раз. А вышло это так.
Пираты прожили там уже несколько недель и съели десяток волов, или, может, дюжину, и за все это время ветерок так ни разу и не подул, а в пустыне не видели ни души; но вот однажды утром около двух склянок, пока команда завтракала, впередсмотрящий сообщил, что слева по борту показались верховые всадники. Шард, который загодя обнес корабль заостренными кольями, скомандовал: «Всем на борт!», а молодой сигнальщик, очень гордый тем, как он быстро перенял обычаи суши, протрубил: «К атаке кавалерии готовьсь!» Шард послал нескольких человек с пиками к нижним орудийным портам, еще двоих с мушкетами – наверх, а остальных к орудиям, приказал заменить картечь, она же «дроб», которой на всякий случай были заряжены пушки, на ядра, очистить палубы, втянуть лестницы, и еще до того, как всадники оказались в пределах досягаемости огня, все было готово к их приходу. Волов не выпрягали – чтобы Шард мог в любой момент сманеврировать.
Когда всадников только заметили, они ехали рысью, но теперь перешли на неспешный галоп. Это были арабы – в белых одеждах, верхом на хороших конях. Шард прикинул, что их, должно быть, сотни две-три. С шести сотен ярдов Шард выпалил из первой пушки: он загодя приказал замерить дистанцию, но практиковаться не стал, чтобы в оазисе не услышали выстрелов; заряд прошел выше цели. Второй не долетел и срикошетировал над головами арабов. Вот теперь Шард пристрелялся, и к тому времени, как десяти оставшимся бортовым орудиям придали тот же прицел, что и второй пушке, арабы как раз доскакали до места, где упало второе ядро. Бортовой залп угодил в лошадей: ядра по большей части летели низко и рикошетировали между ними; одно ядро ударило в камень под лошадиными копытами, раздробило его, и осколки брызнули среди арабов с характерным визгом, который издают предметы, выведенные снарядами из состояния безобидной неподвижности; а пушечное ядро, гулко завывая, понеслось дальше – один только этот выстрел уложил троих.
– Недурно, – похвалил Шард, потирая подбородок. – Заряжайте картечью, – коротко бросил он.
Бортовой залп не остановил арабов: всадники даже скорости не сбавили, но просто сбились кучнее, словно чтобы держаться всем вместе в минуту опасности, – а вот этого делать ни в коем случае не следовало. Теперь до них оставалось четыре сотни ярдов, нет, уже триста пятьдесят, и тут заговорили мушкеты: двое матросов на марсовой площадке имели в своем распоряжении тридцать заряженных мушкетов и в придачу несколько пистолетов: мушкеты были расставлены наготове по кругу вдоль леерного ограждения; матросы хватали их один за другим и палили по врагу. Каждый выстрел попадал в цель, но арабы неуклонно приближались. Теперь они мчались галопом. А в тогдашние времена на то, чтобы перезарядить оружие, требовалось некоторое время. Три сотни ярдов, нет, уже двести пятьдесят; всадники падают на скаку; две сотни ярдов; у Старикана Фрэнка, при одном-то ухе, глаз был ужас до чего меткий; но вот все мушкеты оказались разряжены, и настал черед пистолетов; до врагов оставалось сто пятьдесят ярдов; Шард загодя разметил расстояние белыми камешками через каждые пятьдесят ярдов. Когда арабы поравнялись с отметкой «сто пятьдесят», Старикану Фрэнку и Душегубу Джеку стало наверху настолько не по себе, что оба промахнулись.
– Все готово? – спросил капитан Шард.
– Так точно, сэр, – ответствовал Смердрак.
– Пли! – приказал капитан Шард, поднимая палец.
Попасть под обстрел картечью (картечными снарядами, как говорим мы сейчас) на расстоянии ста пятидесяти ярдов – дело гиблое: канониры вряд ли промахнутся, а заряд успеет рассеяться. Шард впоследствии прикинул, что одним этим бортовым залпом уложил три десятка арабов и столько же лошадей.
В живых еще оставалось около двух сотен всадников; бортовой залп картечью внес немалое смятение в их ряды. Арабы обступили корабль – но, похоже, в толк не могли взять, что делать дальше. Они были вооружены мечами и кривыми саблями, у многих за спиной висели диковинные длинные мушкеты; кое-кто уже сдернул мушкет с плеча и принялся палить куда попало. Достать веселых молодцов Шарда своими мечами всадники не могли. Если бы не бортовой залп, удачно проредивший их строй, арабы, вероятно, спешились бы и захватили злодейский корабль просто за счет численного превосходства, но для этого потребовалось бы очень четко скоординировать действия, а бортовой залп все испортил. Теперь для них наилучшим решением было бы сосредоточить все свои усилия на том, чтобы поджечь корабль; однако арабы не стали и пытаться. Некоторые кружили вокруг корабля, потрясая мечами и тщетно высматривая вход; возможно, не будучи мореходами, они рассчитывали отыскать дверь; а вот предводители их со всей очевидностью задумали угнать волов, даже не подозревая, что у «Стреляного воробья» есть и другое средство передвижения. С волами арабы до какой-то степени преуспели. Они угнали десятка три, перерезав ремни упряжи, и двадцать зарубили на месте своими кривыми саблями: за это время в неприятеля успели дважды выстрелить из носового орудия, в результате чего погибли не только арабы, но и, к несчастью, еще десять волов. Прежде чем пираты пальнули с носа в третий раз, всадники развернулись и галопом помчались прочь, на скаку стреляя в волов из мушкетов; и уложили еще троих. Но гораздо больше, чем утрата волов, Шарда беспокоило то, как ловко всадники маневрировали: стоило зарядить носовое орудие, как они бросились прочь, причем проскакали слева по носу, так чтобы не попасть под бортовой залп; это наводило на мысль, что о пушках им известно куда больше, нежели они могли узнать этим ясным утром. А что, если арабы выставят против «Стреляного воробья» тяжелые орудия? При одной этой мысли Шард клял Судьбу на все лады. А вот веселые молодцы дружно закричали «ура»: ведь враг отступил! У Шарда оставалось всего-то навсего двадцать два вола; между тем десятка два арабов спешились, в то время как остальные отъехали подальше, ведя их скакунов в поводу. А те, что сошли с коней, залегли слева по носу за камнями в двух сотнях ярдов и принялись отстреливать волов. Их у Шарда едва хватало, чтобы кое-как лавировать; корабль отвернул чуть вправо, чтобы дать бортовой залп по скалам. Но здесь от картечи толку было чуть; достать араба получалось только одним способом – попасть в камень, за которым тот залег; а такое удавалось разве что по чистой случайности; и всякий раз, как корабль совершал очередной маневр, враги перебегали от места к месту. Это продолжалось весь день; верховые всадники держались за пределами досягаемости, наблюдали и ждали, что предпримет Шард; а волов становилось все меньше, уж больно хорошую мишень они собою представляли; наконец их осталось только десять, и корабль не мог больше маневрировать. И тут все всадники развернулись и ускакали прочь.
Веселые молодцы ликовали: они подсчитали, что, как ни крути, они выбили из седла сотню арабов, а на борту из всей команды пострадал один только Душегуб Джек: ему прострелило запястье – вероятно, пулей, предназначенной для канониров, потому что арабы брали высокий прицел. Пираты поймали одну лошадь и, обыскав убитых, обнаружили невиданное оружие и прелюбопытную разновидность табака. К тому времени завечерело; команда обсуждала битву, подшучивала по поводу особенно удачных выстрелов, покуривала найденный табачок и распевала песни; словом, вечер выдался – веселее некуда. Один только Шард расхаживал по кватердеку взад и вперед, мрачно размышляя, гадая и раздумывая. Он уже оттяпал Душегубу Джеку раздробленную кисть и выдал ему крюк из своих запасов; ведь в таких случаях капитан становится по совместительству доктором, и Шард, как правило ко всему готовый, держал у себя с дюжину аккуратных новых конечностей, ну и мясницкий тесак, понятное дело. Душегуб Джек спустился в кубрик и, чертыхнувшись, сказал, что пойдет приляжет; пираты, рассевшись на песке, курили и пели песни; Шард остался один. Его одолевала тревога: что же предпримут арабы? Они явно не из тех людей, которые уйдут просто так, несолоно хлебавши. А где-то на задворках сознания упорно крутилась мысль: пушки, пушки, пушки. Шард твердил себе, что арабы не потащат сюда по песку тяжелые орудия невесть откуда, что «Стреляный воробей» того не стоит и арабы махнули на него рукой. Но в глубине души капитан понимал, что именно это они и сделают – приволокут пушки. В конце концов, в Африке есть укрепленные города; а уж стоит оно того или нет – так ведь для побежденных нет ничего слаще мести, и если уж «Стреляный воробей» прошел по пескам, тогда почему не пройдут пушки? Шард знал, что против пушек и конницы корабль не выстоит; возможно, он продержится неделю, ну две, ну три; да какая разница сколько? Пираты самозабвенно распевали:
