Ежели выяснится, что моряк меня обманул, ну так и бог бы с ним; но если жертвой обмана в итоге окажешься ты, о мой читатель, – что ж, я про этого моряка кое-что знаю, о чем судачат и сплетничают в старинной таверне с освинцованными окнами зеленого бутылочного стекла, глядящими на море, – и я незамедлительно сообщу эти пикантные подробности всем своим знакомым судьям; то-то любопытно будет поглядеть, кто из них первым успеет его вздернуть!
А пока, о мой читатель, прими эту повесть на веру и не сомневайся ни минуты: если тебя провели, то обманщику прямая дорога на виселицу.
Сказание об экваторе
Султан, чьи земли лежали так далеко на Востоке, что в Вавилоне считались легендарными, чье имя и по сей день, спустя столько лет, служит в Багдаде символом дальних стран, а одно название столицы султанских владений собирало по вечерам слушателей вокруг бородатых странников, по вечерам, когда в небо поднимался табачный дым, раздавался стук игральных костей и ярко светились окна таверны; так вот, тот самый Султан в своей столице приказал и повелел: «Пусть приведут сюда всех моих ученых мужей, чтобы они предстали передо мною, и душа моя могла бы насладиться их ученостью».
Зазвучали трубы, побежали гонцы, и вскоре перед Султаном предстали все его ученые мужи. Многие из них, правда, оказались недостаточно учены. Но среди тех, кто говорил довольно вразумительно, один, получивший с тех пор прозвание Счастливца, рассказал, что далеко на Юге лежит Страна – Страна в венке из лотоса, – где стоит лето, когда у нас зима, и зима, когда у нас лето.
И когда Султан этих отдаленных земель узнал, что Творец Мира создал для его удовольствия такую замечательную вещь, его веселью не было конца. Внезапно он заговорил, и речь его была вот о чем: на границе, разделяющей Север и Юг, надлежит построить дворец, так чтобы, когда в его северных садах стоит лето, в южных царила бы зима, чтобы он, Султан, мог по настроению переходить из сада в сад и утром радоваться лету, а к вечеру наслаждаться снегом. Тогда послали за поэтами Султана и приказали им описать этот город, провидя его грядущее великолепие где-то там, далеко на Юге; некоторые из поэтов оказались удачливы и были увенчаны цветами, но улыбку Султана (обещавшую долголетие) заслужил тот, кто описывал этот будущий город таким образом:
– Через семь лет и семь дней, о Столп Небес, твои строители завершат твой дворец, который будет стоять ни на Севере, ни на Юге, но там, где ни зима, ни лето не правят самовластно. Я вижу его – белый, огромный, как город, прекрасный, как женщина, истинное чудо света, с множеством окон, из которых в сумерках выглядывают твои жены; я вижу радость и веселье на золотых балконах, слышу, как шуршат шаги по длинным галереям, слышу, как воркуют голуби на резных карнизах. О Столп Небес, если бы такой дивный город воздвигли твои далекие предки, дети солнца, его видели бы и сейчас все, а не только поэты, зрению которых доступен и далекий Юг, и то время, что еще не наступило.
О Повелитель Дней, твой дворец встанет на линии, которая делит мир на Север и Юг и, словно ширма, разделяет времена года. На северной стороне летом твои одетые в шелк стражи будут вышагивать вдоль ослепительно сияющих стен, в то время как на Юге будут нести службу твои копьеносцы в мехах. Но в полуденный час того дня, что в самой середине года, твой главный визирь спустится со своего высокого места в срединный двор, а за ним последуют трубачи, и в самый полдень он издаст громкий крик, и трубачи примутся трубить, а копьеносцы в мехах направятся к Северу, и одетые в шелк стражи займут их место на Юге, и все ласточки поднимутся в небо и полетят за ними. И только в твоих срединных дворах ничто не изменится, потому что они будут располагаться вдоль границы, которая разделяет времена года и отгораживает Север от Юга, и твои просторные сады будут лежать вдоль нее же.
И весна всегда будет в твоих садах, поскольку весна соседствует с летом, и осень будет окрашивать твои сады, поскольку краски осени всегда блещут у порога зимы, а сами сады окажутся между зимой и летом. И ветви деревьев будут гнуться под тяжестью созревших плодов и будут покрыты весенними цветами.
Да, я вижу твой дворец, потому что мы умеем видеть то, что будет; я вижу его сверкающую белизной стену в разгар лета, и ящериц, неподвижно распластавшихся на солнце, и людей, которые прилегли днем отдохнуть, и порхающих бабочек, и птиц с радужным оперением, охотящихся за удивительными мотыльками, и в отдалении лес, где цветут роскошные орхидеи, а над ними в солнечных лучах танцуют переливающиеся всеми красками насекомые. Я вижу стену с противоположной стороны дворца: снег засыпает отверстия бойниц, сосульки украсили их ледяными зубцами, сильный ветер дует с полей и воет в бойницах, он вздымает поземку выше контрфорсов. Те, кто смотрит из окон с той стороны твоего дворца, видят низко летящих диких гусей и всех зимующих птиц, стаи которых гонит пронзительный ветер, а тучи над ними темно-серые, потому что там сейчас разгар зимы. А на другой стороне в твоих садах журчат фонтаны, и струи воды падают на мрамор, нагретый солнечными лучами.
Таким, о Повелитель Дней, будет твой дворец, и называться он будет Эрлатдрон, Чудо Света; твоя мудрость велит твоим строителям возвести его тотчас же, и тогда всем станет видно то, что сейчас видят только поэты, и пророчество будет исполнено.
И когда поэт умолк, заговорил Султан, а все кругом слушали его, склонив головы:
– Не стоит моим строителям возводить этот дворец, Эрлатдрон, Чудо Света, ибо, слушая тебя, мы уже насладились всей его прелестью.
И поэт покинул двор Султана и принялся воображать что-то совсем другое.
На волосок от гибели
Дело происходило под землей.
В сырой пещере глубоко под Белгрейв-сквер стены сочились влагой. Но что за дело до того чародею? Он ценил скрытность, а не сухость. В потаенном своем убежище размышлял он над ходом событий, управлял судьбами и варил магические снадобья.
За последние несколько лет безмятежный покой его раздумий был растревожен шумом автобусов; тонкий слух чародея улавливал глубинный гул далекого метрополитена: то поезд мчался под Слоун-стрит; и все, что доносилось до мага с поверхности земли, миру чести не делало.
В один прекрасный день, раскуривая зловещую трубку в недрах своих промозглых чертогов, чародей решил, что Лондон просуществовал уже слишком долго, возможностями своими злоупотребил и, словом, зашел со своей цивилизацией слишком далеко. Так что надумал маг сокрушить Лондон.
Посему он поманил к себе ученика, что затаился в замшелом углу пещеры, и молвил:
– Принеси мне сердце жабы, что обитает в Аравии, под сенью гор Вифании.
Ученик выскользнул наружу через потайную дверь, покинув мрачного старца с кошмарной трубкой, и куда направил свой путь, и какой тропою вернулся, неведомо никому, кроме разве цыган; однако же спустя год он снова объявился в пещере, неслышно проскользнув в люк, пока старик курил, и принес с собою шкатулку чистого золота, внутри которой догнивал себе крохотный мясистый комочек.
