Проклятие гномам, троллям, эльфам и гоблинам на земле, и всем до одного духам вод. И фавны тоже да будут прокляты, равно как и те, что следуют за Паном. Проклятие обитателям вересковых пустошей, что не принадлежат ни к роду людей, ни к зверью. Да будут прокляты феи, и сказки о них, и что бы уж там не зачаровывало луга перед восходом солнца, и все предания сомнительного авторства, и легенды времен языческих, что до сих пор передаются из уст в уста.
Проклятие метлам, что покидают место свое у очага. Да будут прокляты ведьмы и всякого рода ведовство.
Да будут прокляты кольца грибов-поганок и что бы уж там ни танцевало внутри них. Все нездешние огни, нездешние песни, нездешние тени и даже слухи, на них намекающие, и все подозрительные создания сумерек, и те твари, что внушают страх невежественным детям, и байки старух, и все то, что творится в ночь середины лета; все, что влекомо к Эльфландии, все, что является оттуда, – все это да будет проклято!
В деревне же над каждой улочкой, над каждым сараем плясали непоседливые блуждающие огни, вызолотив ночь от края до края. Но едва заговорил достойный фриар, огни отпрянули от его проклятий, отлетели чуть подальше, словно подхваченные легким порывом ветра, и, отнесенные в сторону, затанцевали снова. Это проделали они впереди и позади фриара, по правую его руку и по левую, пока стоял он там на ступенях святой обители. Так вокруг него образовалось кольцо тьмы, а вне круга сияли и лучились огни болот и огни Эльфландии.
В пределах круга тьмы, где стоял фриар, посылая проклятия, не осталось ровным счетом ничего неосвященного, не осталось и ощущения неразгаданной неизвестности, что приносит с собою ночь, не осталось ни шепота неведомых голосов, ни звуков музыки, долетевших от чуждых человеку угодьев; все было благопристойно и упорядочено, и никакие тайны не нарушали тишины, за исключением тех, что на законном основании людям дозволены.
А за пределами кольца тьмы, откуда столько всего изгнано было пламенным неистовством проклятий доброго человека, бушевали блуждающие огни, торжествовало неведомое и непознанное, что нахлынуло в ту ночь от Эльфландии, и гоблины справляли свой сабантуй. Ибо до Эльфландии донеслись вести, что славный народ живет ныне в Эрле; и немало легендарных созданий, немало мифических чудищ пробралось сквозь сумеречную преграду и нагрянуло в Эрл поглядеть своими глазами, так ли это. Предательские и невесомые, но, впрочем, вполне дружелюбные болотные огни танцевали в наводненном призраками воздухе и оказывали гостям радушный прием.
Но не только тролли и блуждающие огни приманили племена эти от их легендарных угодьев через нехоженую границу; ныне гостей властно призывали грезы и раздумья Ориона, что по материнской линии оказались сродни созданиям мифическим и одного племени с чудищами Эльфландии. С того самого дня, когда юноша замешкался у границы между Землею и Эльфландией, он все больше и больше тосковал по матери; и теперь, хотел Орион того или нет, его эльфийские помыслы призывали родню свою с эльфийских холмов; и в тот час, когда через границу сумерек доносился звук рогов, обитатели волшебной страны неуклюже поспешили вслед напеву. Ибо эльфийские помыслы столь же близки созданиям Эльфландии, как, скажем, гоблины – троллям.
В пределах круга тьмы и покоя, возведенного проклятиями доброго фриара, молча застыли двенадцать стариков, внимая каждому слову. И казались им слова эти разумными, утешительными и справедливыми, ибо магией парламентарии сыты были по горло.
Но за пределами кольца тьмы, где бушевало зарево блуждающих огней, расцвечивая ночь яркими искрами, где гремел смех гоблинов и торжествовало неудержимое веселье троллей, где словно бы ожили древние легенды и предания самые жуткие стали реальностью; сквозь круговорот всевозможных тайн, нездешних звуков, нездешних силуэтов и нездешних теней, Орион направился со своими псами на восток, к Эльфландии.
Глава XXXII. Лиразель тоскует по Земле
В чертоге, возведенном из лунного света, снов, музыки и миражей, Лиразель опустилась на колени на сверкающий пол перед троном отца. Зарево волшебного трона засияло в глазах ее синевою, и взор принцессы вспыхнул в ответ, одарив трон новым магическим великолепием. Так, коленопреклоненная, она просила отца своего о руне.
Былое не оставляло принцессу в покое; дивные воспоминания обступили ее со всех сторон: полянам Эльфландии принадлежала ее любовь, полянам, на которых играла Лиразель среди древних, феерических цветов еще до того, как здесь, у нас, были записаны первые хроники; всей душою привязалась она к милым, добродушным мифическим созданиям, что появлялись из ограждающего леса, словно колдовские тени, и мягко ступали по зачарованным травам; каждое предание, каждая песнь, каждое заклятие, ставшие частью ее эльфийского дома, были ей дороги; и однако же звон колоколов Земли, что не мог проникнуть за границу безмолвия и сумерек, нота за нотой звучал в памяти принцессы, и сердце ее откликалось на появление неброских земных цветов, которые то распускаются, то увядают, то погружаются в сон, по мере того как сменяются времена года, в Эльфландии неведомые. Лиразель знала, что каждая новая смена отнимает жизнь у ее мужа и сына; знала, что зимой и осенью, весной и летом Алверик скитается по свету, взрослеет и меняется Орион и что оба, ежели легенды о Земле не лгут, очень скоро окажутся утрачены для нее навсегда, едва золоченые врата Небес захлопнутся за обоими с глухим стуком. Ибо между Эльфландией и Небесами не проложено троп, так что не долететь и не дойти; и послами они не обмениваются. Принцесса тосковала по колоколам Земли и по калужницам Англии, однако ни за что не желала снова покинуть своего могущественного отца и мир, созданный его волей. Но ни Алверик, ни сын ее Орион так и не явились к ней; только раз донесся до принцессы звук охотничьего рога Алверика, и порою неясные, зовущие упования, словно бы паря в воздухе, отчаянно метались между Орионом и ею. Лучезарные колонны, удерживающие высокий свод, или то, над чем нависал он, чуть дрогнули, проникшись горем принцессы; и тени ее скорби вспыхнули и погасли в кристальной глубине стен, затмив на мгновение буйство красок, неведомое в наших полях, – однако и при этом красота стен ничуть не поблекла. Что оставалось делать принцессе? Она отказывалась отречься от магии и покинуть дом, ставший для нее столь дорогим властью бесконечного дня, в то время как на земных берегах века увядали, словно листья; но сердце ее до сих пор удерживали крохотные щупальца Земли, что обладают достаточной силой, более чем достаточной…
Кое-кто, переведя горькую тоску Лиразель на бездушные земные слова, может сказать, что принцессе хотелось быть в двух местах разом. Воистину так; и желание столь невозможное, безусловно, обретается на грани смеха, но для Лиразели оно оказалось поводом для слез, только так и не иначе. Невозможное? Невозможное ли? Мы же имеем дело с магией.
Принцесса взывала к отцу о руне, преклоняя колена на волшебном полу в самом сердце Эльфландии; вокруг нее вздымались колонны, поведать о которых может только песня; скорбь Лиразели растревожила и всколыхнула их туманные очертания. Принцесса просила о руне, способной вернуть ей Алверика и Ориона, где бы ни блуждали они в полях Земли, о руне, способной провести этих двоих сквозь сумеречную преграду в эльфийские угодья, дабы зажили они в той неподвластной времени эпохе, что в Эльфландии считается за один долгий день. И еще умоляла принцесса, чтобы вместе с Алвериком и Орионом явился какой-нибудь земной садик (ибо могущественным рунам ее отца даже такое было под силу), либо берег, поросший фиалками, либо лощина, где покачиваются калужницы, дабы сиять им в Эльфландии вечно.
