Леденящий страх объял сердца поселян, когда убедились они, что маг их бессилен.
Тут заговорил Леотрик, сын лорда Лорендиака, а от роду ему было двадцать лет:
– Достойный Учитель, что есть меч, имя которому – Сакнот?
И ответствовал деревенский маг:
– Прекрасный сэр, меч этот доселе не откован, ибо таится он и по сей день под шкурой Тарагавверуга, защищая его хребет.
Тогда вопросил Леотрик:
– Кто таков Тарагавверуг и где его возможно отыскать?
И ответствовал маг Аллатуриона:
– Это драконокрокодил, что рыщет в северных болотах и разоряет поселения у края топей. А шкура на спине его – из обычной стали, а брюхо из железа; но вдоль всей спины, прямо над хребтом, покоится узкая полоса стали неземной. Эта стальная полоса и есть Сакнот, и нельзя ее ни рассечь, ни растопить, и нет в мире такой силы, что сломала бы ее или оставила хотя бы царапину на ее поверхности. Длиной же эта полоса как раз с добрый меч, и ширины ровно такой же. Ежели одолеть Тарагавверуга, то шкуру его возможно расплавить в горне, и останется Сакнот; а заточить Сакнот возможно только одним из стальных глаз Тарагавверуга и ничем более; а второй глаз следует вделать в рукоять Сакнота, и он станет бессонным стражем владельца. Но одолеть Тарагавверуга – дело непростое, ибо ни один меч не пронзит его шкуры; хребта ему не перебить, и сжечь его нельзя, и утопить тоже. Только одним способом возможно извести Тарагавверуга – а именно уморить голодом.
Тогда опечалился Леотрик, но маг продолжал:
– Если отгонять Тарагавверуга от пищи при помощи дубинки на протяжении трех дней, на закате третьего дня он издохнет от голода. И хотя он неуязвим, есть на его теле чувствительное место, ибо нос его – всего лишь из свинца. Меч только обнажит непробиваемую бронзу, но если бить зверя по носу палкой, он прянет от боли, и так можно, нанося удары то справа, то слева, не подпустить Тарагавверуга к пище.
Тогда спросил Леотрик:
– А чем питается Тарагавверуг?
И отозвался маг Аллатуриона:
– Человечиной.
И отправился Леотрик прямиком в лес, и срубил крепкую ореховую дубину, и в тот вечер лег спать пораньше. Но на следующее утро, пробудившись от тревожного сна, он поднялся до рассвета и, взяв с собою съестных припасов на пять дней, отправился через лес на север, к болотам. На протяжении нескольких часов шел он сквозь лесной мрак, а когда снова вышел на свет, солнце стояло высоко над горизонтом, озаряя водные заводи среди пустоши. Тут же разглядел юноша глубокие отпечатки когтей Тарагавверуга и след хвоста между ними, подобный рваной борозде в поле. Леотрик пошел по следу и вскорости услышал глухой колокольный звон: то билось бронзовое сердце Тарагавверуга.
А Тарагавверуг, поскольку настал час первой дневной трапезы, полз в направлении деревни, и сердце его гулко колотилось. Все до одного селяне по обычаю своему вышли зверю навстречу; ибо напряженное ожидание Тарагавверуга оказывалось невыносимой пыткой: невозможно было оставаться в четырех стенах и слышать, как он нагло принюхивается, переползая от двери к двери, и прикидывает неспешно в своих отлитых из металла помыслах, кого из жителей выбрать на этот раз. А бежать от него никто не смел, потому что в давние времена, когда поселяне пытались спасаться бегством, Тарагавверуг, раз наметив себе жертву, преследовал ее неумолимо, словно рок. Ничего не защищало противу Тарагавверуга. Однажды при его появлении люди взобрались на деревья, но Тарагавверуг сделал выбор, выгнул спину и, слегка наклонившись, принялся тереться о ствол, пока дерево не рухнуло. Когда же приблизился Леотрик, Тарагавверуг углядел его одним из крохотных стальных глазок и неспешно двинулся к нему, и гул его сердца эхом вырывался из отверстой пасти. А Леотрик отступил с его пути, оказавшись между чудовищем и деревней, и ударил его по носу, и в мягком свинце образовалась вмятина. Тарагавверуг неуклюже метнулся в сторону, издав один-единственный жуткий вопль: так звучит большой церковный колокол, одержимый духом, что вылетает из могил по ночам, – злобным духом, дающим колоколу голос. Затем зверь снова ринулся на Леотрика, рыча от злости, и снова Леотрик отскочил вбок и ударил чудовище по носу палкой. Тарагавверуг взвыл – вой этот походил на колокольный гуд. И как только драконокрокодил бросался на недруга или пытался свернуть к деревне, Леотрик наносил новый удар.
Так весь день Леотрик гнал чудовище палкой, уводя его все дальше и дальше от добычи, и сердце зверя колотилось свирепо и гневно, и он завывал от боли.
К вечеру Тарагавверуг перестал огрызаться на Леотрика, но резво бежал впереди него, уворачиваясь от палки, потому что нос его распух и ярко сиял; а в сумерках обитатели деревни вышли из домов и принялись танцевать под звуки кимвалов и псалтериона. Когда же Тараггаверуг услышал кимвалы и псалтерион, ярость и голод овладели им с новой силой, и почувствовал он примерно то же, что чувствует знатный лорд, коего не пускают на пир в его собственный замок, а он слышит, как, поскрипывая, вращается вертел и, шипя, поджаривается на нем сочное мясо. Всю ночь напролет зверь свирепо атаковал Леотрика и пару раз едва не сцапал его в темноте; потому что сверкающие стальные глаза ночью видели не хуже, чем днем. И до самого восхода Леотрик отступал пядь за пядью; а когда рассвело, недруги снова оказались у деревни, однако не так близко к ней, как при первой встрече, потому что за день Леотрик отогнал Тарагавверуга дальше, нежели Тарагавверуг оттеснил его за ночь. И вот Леотрик снова погнал чудище палкой, и гнал до тех пор, пока для драконокрокодила не настало время подумать о завтраке. Одну треть человека он съедал сразу, а остальное – в полдень и вечером. Но когда пробил час завтрака, исступленное бешенство овладело Тарагавверугом, и, клацая зубами, он стремительно прянул к Леотрику, но схватить так и не сумел, и долгое время ни тот ни другой не уступали ни пяди. Но наконец боль от ударов дубинки по свинцовому носу победила голод, и драконокрокодил с воем повернул вспять. С этого мгновения Тарагавверуг начал слабеть.
Весь день Леотрик гнал его палкой, а ночью оба удерживали свои позиции; когда же наступил рассвет третьего дня, сердце Тарагавверуга стало биться глуше и медленнее – как если бы в колокол звонил очень усталый звонарь. Как-то раз Тарагавверуг едва не сцапал лягушку, но Леотрик был начеку и вовремя выхватил добычу. Ближе к полудню драконокрокодил прилег и долго лежал неподвижно, а Леотрик стоял рядом, опираясь на верную дубинку. Глаза у измученного юноши слипались, зато теперь он мог без помех подкрепиться запасенной снедью. А часы Тарагавверуга были уже сочтены; после полудня дыхание зверя вырывалось с трудом, с хрипом застревая в горле. Казалось, что большой отряд охотников одновременно трубит в рога; а к вечеру дыхание чудовища участилось, но стало глуше, словно отзвук охоты, неистовствующей вдали и постепенно затихающей; зверь отчаянно рвался в сторону деревни, но Леотрик настигал его и обрушивал на свинцовый нос новый град ударов. Теперь сердце чудовища билось еле слышно: словно церковный колокол звонил за холмами за упокой души кого-то всем чуждого и далекого. И вот солнце село, вспыхнув в последний раз в окнах деревни, и над миром повеяло прохладой, и где-то в маленьком саду запела девушка; и Тарагавверуг приподнял голову и издох от голода, и жизнь покинула его неуязвимое тело, а Леотрик прилег рядом и уснул. Позже, при свете звезд, пришли поселяне и отнесли спящего юношу в деревню, шепотом восхваляя по пути его подвиг. Они уложили своего избавителя на постель в одном из домов, а сами неслышно танцевали на улице, без кимвалов и псалтериона. А на следующий день ликующие обитатели тамошних мест оттащили драконокрокодила в Аллатурион. А Леотрик шел с ними, сжимая в руке многострадальную дубинку; и дюжий, плечистый кузнец Аллатуриона сложил огромную печь и расплавил Тарагавверуга, и вот остался только Сакнот, тускло поблескивающий среди золы. Тогда кузнец взял крохотный глаз зверя, извлеченный заранее, и принялся шлифовать край Сакнота, и мало-помалу стальной глаз грань за гранью сточился, и вот ничего от него не осталось, зато Сакнот оказался навострен лучше некуда. А второй глаз вделали в рукоять, и он засиял там синим пламенем.
