На корабле назревал бунт. Но пистолеты были только у капитана. Один пистолет он клал под подушку, а второй всегда держал при себе. Острова выглядели прегадко. Маленькие, плоские, словно только что поднялись из морской пучины: ни тебе песка, ни скал, как это водится на приличных островах, только зеленая трава подступает к самой кромке воды. И еще – домишки, которые нам сразу не понравились. Соломенные кровли едва приподнимались над землей и по углам странно загибались вверх, а под низкими застрехами темнели сомнительного вида оконца: сквозь толстые освинцованные стекла невозможно было рассмотреть, что происходит внутри. А вокруг – ни души; глаз не различал ни человека, ни зверя, так что оставалось только гадать, что за народ там живет. Но капитан-то знал! Он сошел на берег, вошел в один такой домик, и кто-то зажег внутри свет, и оконца зловеще скалились на нас.
Домишки, которые нам сразу не понравились
Вернулся капитан, когда уже совсем стемнело, и приветливо пожелал доброй ночи тем, кто раскачивался на нок-рее, и окинул нас таким взглядом, что у бедного старины Билла душа ушла в пятки.
Следующей ночью обнаружилось, что капитан научился налагать проклятие. Мы мирно спали на своих койках, а капитан переходил от одного спящего к другому, в том числе и к бедному старине Биллу, и наставлял на нас палец, и изрекал проклятие: пусть, дескать, души наши мерзнут всю ночь напролет на верхушках мачт. И в следующее мгновение душа бедного старины Билла, словно мартышка, взгромоздилась на самый верх мачты и просидела там до утра, глядя на звезды и коченея от холода.
После этого команда слегка взбунтовалась, но вот капитан выступает вперед и снова наставляет на нас палец, и на этот раз бедный старина Билл и все остальные оказались за бортом в холодной зеленой воде, хотя тела их оставались на палубе.
По счастью, наш юнга дознался, что капитан не может налагать проклятие, когда пьян, хотя стреляет ничуть не хуже, чем трезвый.
После этого оставалось только выждать своего часа: двоих мы, конечно, недосчитаемся, ну да ничего не поделаешь. Кровожадно настроенные матросы требовали порешить капитана, но бедный старина Билл предложил отыскать необитаемый островок вдали от морских путей и оставить его там, снабдив годовым запасом продовольствия. И все послушались бедного старину Билла и решили высадить капитана с корабля, как только тот напьется.
Прошло целых три дня, прежде чем капитан снова надрался, а тем временем всем нам, в том числе и бедному старине Биллу, пришлось несладко, потому что капитан всякий день измышлял новые проклятия, и куда бы ни указывал он пальцем, туда отправлялись наши души; и рыбы к нам привыкли, и звезды тоже, и никто из них не пожалел нас, когда мы мерзли на мачтах либо плутали в чащах водорослей, – и звезды, и рыбы занимались своим делом, холодно и невозмутимо на нас поглядывая. Однажды, когда село солнце и настали сумерки и Луна разгоралась в небе все ярче, мы на мгновение прервали работу, потому что капитан вроде бы не глядел на нас, залюбовавшись закатными красками, – как вдруг злодей развернулся и отослал наши души прямехонько на Луну. А Луна оказалась холоднее ночного льда; жуткие горы роняли мрачные тени, и вокруг царило безмолвие, словно в бесконечных лабиринтах склепов. Земля размером с лезвие серпа сияла в небе, и все мы горько тосковали по дому, но не могли ни заговорить, ни закричать. Когда мы вернулись, стояла глубокая ночь, и на протяжении всего следующего дня мы держались с капитаном весьма почтительно, однако очень скоро он снова кое-кого проклял. Больше всего мы боялись, что капитан пошлет наши души в ад, и никто не поминал про ад иначе чем шепотом, чтобы не навести его на эту мысль. Но на третий вечер юнга сообщил, что капитан пьян в стельку. Мы поспешили в капитанскую каюту и обнаружили, что злодей и впрямь лежит поперек койки, и стрелял он так метко, как никогда прежде, но пистолетов-то было всего два, и недосчитались бы мы только двоих, кабы он не хватил Джо пистолетной рукоятью по голове. В конце концов мы связали нашего недруга. На протяжении двух суток бедный старина Билл вливал в капитана ром, не давая ему протрезветь, чтобы дар проклятия не вернулся к злодею до тех пор, пока мы не отыщем подходящий утес. И еще до заката следующего дня мы нашли для нашего капитана славный пустынный островок вдали от морских путей, примерно в сотню ярдов длиной и восемьдесят шириной; мы отвезли его туда в лодке и оставили ему годовой запас еды, – ровно столько, сколько приходилось на каждого из нас, потому что бедный старина Билл любил справедливость. Там мы капитана и бросили: удобно привалившись к скале, он горланил матросскую песню.
Когда песня капитана затихла вдали, все мы весьма приободрились и устроили пир из наших годовых запасов, потому что рассчитывали вернуться домой не позже чем через три недели. На протяжении недели мы задавали роскошные пиры по три раза на дню, и каждый получал больше, чем мог съесть, а недоеденные куски мы бросали на пол, словно урожденные джентльмены. А потом вдали показался Сан-Уэгедос, и мы надумали причалить и потратить там наши денежки, но ветер переменился и погнал нас в открытое море. Нам так и не удалось лечь на другой галс и войти в гавань, хотя другие корабли проплывали мимо нас и благополучно бросали якорь в порту. Порою вокруг нас воцарялся мертвый штиль, в то время как рыбацкие баркасы летели к берегу на крыльях урагана, а порою ветер выгонял нас в открытое море, а повсюду вокруг царили тишь да гладь. Весь день мы трудились не покладая рук, ночью легли в дрейф и назавтра предприняли еще одну попытку. Матросы других кораблей сорили деньгами в Сан-Уэгедосе, а мы все никак не могли к нему приблизиться. И тогда мы обозвали нехорошим словом и ветер, и Сан-Уэгедос и уплыли восвояси.
В Норенне повторилось то же самое.
Теперь мы жались друг к другу и говорили только шепотом. Вдруг бедный старина Билл ощутил страх. Мы прошли вдоль всего Сирактического побережья, снова и снова пытаясь пристать к земле, но у каждой гавани нас поджидал ветер и отбрасывал судно в открытое море. Даже малые островки нас не признавали. И тогда мы поняли, что бедному старине Биллу на берег не сойти, и разбранили его доброе сердце, заставившее высадить капитана на скалу, чтобы кровь злодея не пала на наши головы. Делать было нечего – только носиться по воле волн. Теперь мы не устраивали пиров, опасаясь, что капитан проживет целый год и так и не подпустит нас к берегу.
Поначалу мы взывали ко всем встречным кораблям и пытались подплыть к ним на лодке; но оказалось, что на буксире от капитанского проклятия не уедешь, и мы сдались. Целый год мы играли в карты в капитанской каюте, днем и ночью, в шторм и в штиль, и каждый обещался расплатиться с бедным стариной Биллом, как только мы окажемся на твердой земле.
При одной мысли о бережливости капитана нас бросало в дрожь: это он-то, что в море напивался раз в два дня, он по сей день живехонек и вдобавок трезв, потому что проклятие не впускало нас в гавани – а запасы убывали!
Тогда мы бросили жребий – и Джиму не повезло. Джима хватило нам ровнехонько на три дня, и мы снова бросили жребий, и следующим оказался негр-слуга. Черномазого тоже не удалось растянуть надолго, и мы снова бросили жребий, и выпал Чарли, а капитан и не думал отдавать концы.
