Легкий страх закрался в сознание Тангобринда-ювелира, он слегка вздрогнул – и только; дело есть дело, к тому же он надеялся на лучшее. Тангобринд принес для Хло-хло мед и простерся перед ним ниц. Ах, до чего же он был коварен! Появившиеся из темноты жрецы жадно набросились на мед и тут же свалились без чувств на пол храма, потому что в принесенный для Хло-хло мед было подсыпано сонное зелье. И Тангобринд-ювелир взял Бриллиант Мертвеца, взвалил его на плечо и поспешил прочь от святыни. А Хло-хло, идол-паук, не сказал ничего, но, когда за ювелиром закрылась дверь, тихонько рассмеялся. Очнувшись, жрецы поспешили в потайную комнату с визирным отверстием в потолке. Посмотрев сквозь него на звезды, они вычислили гороскоп вора и остались довольны.
Тангобринд был не из тех, кто возвращается тем же путем, что пришел. Нет, он отправился по другой дороге, хотя в одном месте она была узкой и вела мимо паучьего леса и дома, который был Ночью.
Позади остались башни Мунга, нагромождение его балконов; в городе сделалось заметно темнее, когда Тангобринд унес бриллиант. Обратный путь не был легким. Тангобринд слышал за собой бархатные шаги, но не хотел верить, что это может оказаться как раз то, чего он боялся. Хотя инстинкт, выработанный ремеслом, подсказывал ему, что плохо, когда в ночи кто-то преследует тебя, несущего бриллиант, да к тому же самый большой, какой тебе удавалось когда-либо в жизни добыть. Когда Тангобринд ступил на узкую тропку, ведущую в паучий лес, Бриллиант Мертвецов, казалось, стал тяжелее и холоднее, а бархатные шаги послышались пугающе близко. Ювелир замедлил шаг.
Он взглянул через плечо – позади никого не было. Он внимательно прислушался – тишина. Тогда он подумал о том, как рыдает дочь Крупного Коммерсанта, чья душа пойдет в уплату за бриллиант, и улыбнулся, и решительно зашагал вперед. С другой стороны тропинки за ним бесстрастно наблюдала мрачная зловещая старуха, чьим домом была Ночь. Тангобринд, не слыша больше никаких шагов, приободрился. Он почти дошел до конца узкой тропинки, когда старуха равнодушно кашлянула.
Кашель прозвучал так зловеще, что его нельзя было не расслышать.
Тангобринд обернулся и сразу увидел то, чего страшился.
Зловещий кашель
Идол-паук покинул свой храм. Ювелир тихо опустил бриллиант на землю и вытащил меч по прозванию Мышонок. И вот на узкой тропке начался поединок, который, казалось, вовсе не интересовал мрачную старуху, чьим домом была Ночь. С первого взгляда было понятно, что для идола-паука это была всего лишь страшная шутка. А для ювелира все оборачивалось серьезной опасностью. Он сражался, тяжело дыша, и потихоньку отступал по узкой тропке, но то и дело наносил страшные удары по податливому телу Хло-хло, и скоро Мышонок стал скользким от крови. Но наконец нервы ювелира не выдержали беспрерывного хохота Хло-хло, и, еще раз ударив мечом своего врага, он в страхе упал без сил у дверей дома, называвшегося Ночью, к ногам мрачной старухи, которая, единожды зловеще кашлянув, больше не вмешивалась в ход событий. И вот те, чьей обязанностью это было, подобрали тело Тангобринда-ювелира, внесли его в дом, где на крюках висели два человека, и сняли того, что слева, и водрузили на его место дерзкого ювелира. Таким образом, Тангобринда-ювелира постигла судьба, которой он страшился, – это известно всем, хотя случилось давным-давно и гнев враждебных богов с той поры несколько утих.
И только дочь Крупного Коммерсанта не ощутила никакой благодарности за свое чудесное избавление. Она решительно устремилась навстречу светской жизни, сделалась нарочито агрессивной, стала называть свой дом Английской Ривьерой, стеганую грелку на чайник расшила банальностями и даже не умерла, а скончалась в собственном особняке.
Дом, где живет Сфинкс
Когда я добрался до Дома, где живет Сфинкс, уже стемнело. Впустили меня охотно. А я готов был обрадоваться любому укрытию в зловещей лесной глуши – невзирая на то что было содеяно. Я ведь сразу понял, что в доме содеялось нечто, хотя плащ сделал все, что только плащу под силу, дабы сокрыть это обстоятельство. Уже по нарочитому радушию встречавших я заподозрил, что плащ тут не просто так.
Сфинкс была не в духе и помалкивала. Я же пришел не затем, чтобы выведывать тайны Вечности или допытываться о личной жизни Сфинкс, так что сказать мне было особо нечего и вопросов я почти не задавал; и ко всем моим редким замечаниям она оставалась хмуро-равнодушной. Со всей очевидностью, Сфинкс подозревала меня в том, что я либо задумал вызнать секреты одного из ее богов, либо дерзко любопытствую о ее шашнях со Временем; а может статься, ее одолевали мрачные мысли о содеянном.
Вскорости я понял, что здесь ждут еще кого-то, помимо меня; это было видно по тому, как все глаза устремлялись то на дверь, то на содеянное, то снова на дверь. Причем запертую на все засовы – ясно было, что на иной прием чужаку рассчитывать напрасно. Но что за засовы, что за дверь! Слишком долго точили их ржавчина, гниль и плесень; теперь эта преграда не остановила бы даже решительно настроенного волка. А, по всему судя, здесь страшились чего-то похуже волков.
Чуть позже по обрывкам разговоров я заключил, что некто могущественный и жуткий грядет к Сфинкс и что произошло нечто такое, отчего приход его неизбежен. Как выяснилось, Сфинкс даже отхлестали по щекам, чтобы она стряхнула с себя апатию и помолилась одному из своих богов, которых вывела некогда в доме Времени; но ничто не могло поколебать ее угрюмого молчания и восточного равнодушия – с тех пор, как содеялось то, что содеялось. А когда все поняли, что заставить ее помолиться не удастся, тут уж ничего не оставалось, кроме как без толку возиться с проржавевшим дверным замком, и поглядывать на содеянное, и гадать и даже делать вид, что надежда есть, и приговаривать, что в конце-то концов, может, неназываемая тварь, приход которой предрешен, из лесу все-таки не явится.
Вы скажете, дом я выбрал просто кошмарный, но, опиши я лес, из которого вышел, вы бы так не подумали: я готов был укрыться где угодно, лишь бы успокоиться и о лесе не вспоминать.
Мне было крайне любопытно, что такое явится из леса по причине содеянного; а поскольку видел я тот лес – а ты, кроткий мой читатель, не видел, – я отлично понимал, что явиться может что угодно. Спрашивать Сфинкс было бесполезно – она редко открывает тайны, под стать своему возлюбленному Времени (и боги все пошли в нее), и пока она не в настроении, она откажет наотрез. Так что я принялся потихоньку смазывать замок маслом. Этим немудрящим действом я тут же завоевал всеобщее доверие. Не то чтобы труды мои имели смысл – смазать замок следовало давным-давно; но увидели, что я проявляю интерес к тому, что казалось жизненно важным. Все столпились вокруг меня. И принялись расспрашивать, что я думаю об этой двери и видал ли я получше? а похуже? – а я рассказал обо всех ведомых мне дверях и заверил, что двери Баптистерия во Флоренции
[18], несомненно, лучше, а вот двери, изготавливаемые одной строительной фирмой в Лондоне, не в пример хуже. А потом я спросил, что же такое грядет к Сфинкс по причине содеянного. Поначалу все упрямо молчали, и я перестал смазывать дверь; тогда мне, так и быть, объяснили, что грядет архиинквизитор леса, дознаватель и мститель за всех лесных обитателей; по рассказам о нем у меня сложилось ощущение, будто на самом деле персонаж этот – что-то вроде безумия, которое нисходит и полностью накрывает собою отдельно взятое место, своего рода белый туман, в котором разум не выживает; вот чего все страшились, лихорадочно теребя замок прогнившей двери; а в случае Сфинкс это был не столько страх, сколько просто-напросто предвидение.
