В день, когда мисс Каббидж, проживающей в доме номер 12А на площади Принца Уэльского, исполнилось восемнадцать лет, она и вообразить не могла, что не пройдет и года, как она навсегда потеряет из виду уродливый прямоугольник, что так долго был ей домом. А если бы вы ей сказали, что еще до исхода года из памяти ее бесследно изгладятся и так называемая площадь, и день, когда ее папенька был подавляющим большинством избран поучаствовать в управлении судьбами империи, она бы просто жеманно протянула: «Да право!»
В ежедневных газетах о том не пропечатали ни слова, в уставе партии ее отца такого положения не было; ни намека не прозвучало на вечерних приемах, где бывала мисс Каббидж; ничто не предупредило ее о том, что гадкий дракон с золотой, гремящей на лету чешуей явится из самого сердца Романтики, пролетит ночью (насколько нам известно) через Хаммерсмит
[21] и доберется до многоквартирного дома Ардл-мэншнз, – а оттуда он свернул налево и, понятное дело, оказался перед особняком, принадлежавшим папеньке мисс Каббидж.
А мисс Каббидж сидела ввечеру на балконе, совсем одна, дожидаясь, чтобы папеньку ее сделали баронетом. Она была в вечернем платье с глубоким декольте, в шляпке и в дорожных сапогах; ведь она только что позировала художнику для портрета, и ни сама она, ни художник в таком неожиданном сочетании ничего странного не усматривали. Она не услышала грохота золотой драконьей чешуи; среди многоцветья лондонских огней она не заметила две крохотные алые искры драконьих глаз. Внезапно дракон приподнял голову над балконом – всполохом золотого пламени; в тот миг никто не распознал бы в нем желтого дракона, ведь его сверкающая чешуя отражала красоту, в которую Лондон облекается лишь вечерами и ночами. Мисс Каббидж вскрикнула – но не затем, чтобы призвать рыцаря: она ведать не ведала, к какому рыцарю обратиться за помощью, да и не догадывалась, где искать драконоборцев давних романтических дней, и что за могучую дичь они преследуют и что за войны ведут; возможно, они слишком заняты, вооружаясь к Армагеддону.
Дракон подхватил мисс Каббидж с балкона папенькиного особняка на площади Принца Уэльского – балкона, выкрашенного темно-зеленой краской, что с каждым годом становилась все чернее, – и распростер бряцающие крыла, и Лондон исчез бесследно, точно устаревшая мода. Исчезла и Англия со всеми ее дымными фабриками, и круглый материальный мир, что, тихо гудя, вращается вокруг солнца, спасаясь от докучного преследователя-времени, и вот наконец показались земли Романтики, древние и неизменные, протянувшиеся вдоль побережья мистических морей.
Прежде вы и представить себе не могли, чтобы мисс Каббидж рассеянно поглаживала одной рукою златую голову какого-нибудь дракона из песни, а другой перебирала жемчужины, добытые в заповедных морских пучинах! Ей подносили доверху наполненные жемчугом гигантские раковины моллюска-абалона, ей дарили изумруды, – а она вплетала сверкающие камни в пряди длинных черных волос; ей низали сапфиры для украшения плаща – так расстарались для нее сказочные принцы и мифические эльфы и гномы. Она жила – и при этом уже стала частью стародавнего прошлого и тех священных преданий, которые рассказывают няни, когда все их подопечные хорошо себя ведут, и настал вечер, и пылает огонь в очаге, и тихое шуршание снежинок в окне – точно крадущаяся поступь жутких тварей в вековых зачарованных лесах. Если поначалу она и скучала по пикантным сплетням светского круга, то исконная всеобъемлющая песнь мистического моря, в которой звучала мудрость фаэри, сперва утишила ее, а затем и утешила. Она позабыла даже рекламу пилюль, столь драгоценных для Англии; позабыла и политический жаргон, и все то, о чем говорить принято и о чем не принято, и поневоле довольствовалась тем, что провожала глазами груженные золотом галеоны, везущие сокровище в Мадрид, и развеселых пиратов под флагом с черепом и скрещенными костями, и крохотных наутилусов, отчаливающих от берега, и корабли героев, промышляющих романтикой, или принцев, ищущих зачарованные острова.
Не с помощью цепей удерживал ее дракон, но с помощью одного из древних заклятий. Вы бы предположили, что той, к чьим услугам так долго были все возможности ежедневной прессы, чары быстро приелись бы, а галеоны и все прочее спустя какое-то время показались бы старомодными. Спустя какое-то время – пожалуй. Но минули века или годы или время просто остановилось и застыло, она ведать не ведала. Если что-то и указывало на ход времени, то разве что чередующиеся рулады эльфийских рогов в вышине. Если века и шли, то чары, сковавшие деву, подарили ей и вечную молодость; благодаря этим чарам никогда не гас светильник, поставленный рядом; распад и тлен не касались мраморного дворца, глядящего на мистическое море. А если время над девой не шло, то ее одно-единственное мгновение на тех волшебных берегах словно бы превратилось в кристалл, отражающий тысячу картин сразу. Если все это было сном, то сон не был подвластен утру и не развеивался. Накатывал прилив, нашептывая о могуществе и мифе; подле прекрасной пленницы в мраморном бассейне дремал дракон; а неподалеку от побережья все, что снилось дракону, смутно проявлялось в тумане, нависшем над морем. Рыцари-избавители дракону, понятное дело, не снились. Пока он дремал, вокруг царили сумерки, когда же он проворно и ловко выбирался из бассейна, наступала ночь и на влажном золоте чешуи искрился звездный свет.
Дракон и его пленница либо победили Время, либо вообще не имели с ним дела; а между тем в ведомом нам мире кипела Ронсевальская битва
[22] или сражения будущего – в какую часть побережья Романтики унес дракон деву, мне неведомо. Возможно, она стала одной из тех принцесс, о которых рассказывается в сказках; но довольствуемся тем, что жила она у моря: на престол восходили короли, власть захватывали демоны, демонов вновь сменяли короли, многие города стали прахом, из которого некогда поднялись, а она все пребывала там, и мраморный ее дворец стоял нерушимо, и не иссякала сила драконьих чар.
Лишь один-единственный раз пришло к деве послание из мира, ведомого ей прежде. Принес его жемчужный корабль из-за мистического моря; письмецо было от давней школьной подруги из Патни, даже и не письмо, а записка, не более, – аккуратным, округлым, бисерным почерком. И говорилось в той записке: «Неприлично тебе жить там одной».
Слезы Королевы
Сильвия, Королева Лесов, устраивала приемы в своем лесном дворце и насмехалась над поклонниками. «Я стану петь для вас, – говорила она, – я стану задавать для вас пиры, я стану рассказывать вам предания былых времен, мои жонглеры будут развлекать вас, мои армии – отдавать вам честь, шуты мои – перекидываться с вами шутками и отпускать забавные каламбуры – только вот полюбить вас я не смогу».
