Налетал ледяной ветер, словно дыхание звезд.
Поначалу тропа была крутой и опасной, но затем Акроннион добрался до широких и гладких ступеней, что вели от края обрыва к самому логову, и в этот миг, находясь на вершине лестницы, герой услышал несмолкаемое хихиканье Радостного Зверя.
Тогда Акроннион со страхом подумал: а вдруг ничто не в состоянии умерить веселость Радостного Зверя и даже самый печальный напев окажется бессилен? Однако же он не повернул вспять, но неслышно спустился по лестнице и, поставив агатовую чашу на ступеньку, запел песнь, называемую Скорбной. В ней говорилось о грозных и неотвратимых несчастьях, что давным-давно, на заре мира, постигли благословенные города. В ней говорилось о том, как боги, и звери, и люди встарь вручали сердца свои гордым возлюбленным – но и встарь не было им никакого ответа. В ней говорилось о золотом сонме прекрасных надежд – но не о том, как сбывались они. В ней говорилось о том, как Любовь бросает вызов Смерти – но и о том, как смеется в ответ Смерть. Довольное хихиканье Радостного Зверя в логове внезапно стихло. Зверь поднялся на ноги и встряхнулся. Веселости у него заметно поубавилось. Акроннион продолжал петь песнь, называемую Скорбной. Радостный Зверь, печально понурив голову, двинулся прямо к нему. Паника охватила Акронниона, но он не умолк. Он пел о неумолимом времени. Две огромные слезы набежали на глаза Радостного Зверя. Акроннион ногою придвинул поближе агатовую чашу. Он пел об осени и увядании. И Зверь заплакал – так плачут в день оттепели снежные холмы; и в агатовую чашу с плеском покатились крупные слезы. Акроннион в отчаянии продолжал петь; он поведал о тех светлых проблесках радости, которые не сразу дано осознать – и не дано испытать дважды; о солнечных бликах, что озаряли некогда дорогие лица, ныне ушедшие в небытие. Чаша была полна.
Акроннион чувствовал, что обречен: Зверь подобрался совсем близко. Трубадуру вдруг показалось, что у того потекли слюнки! – но нет, это только слезы увлажнили пасть Зверя. Герой уже ощущал себя лакомым кусочком! Рыдания Зверя стихали! Акроннион запел о мирах, разочаровавших богов. И вдруг – раз! – и меткое копье Аррата вонзилось сзади точно в лопатку; и слезам, и развеселым проделкам Радостного Зверя настал конец – отныне и навсегда.
С величайшей осторожностью унесли друзья чашу слез, бросив тушу Радостного Зверя, дабы внести некоторое разнообразие в диету зловещей вороны; проходя же мимо открытого всем ветрам домика под соломенной кровлей, распрощались они со Стариком, Приглядывающим За Волшебной Страной; он же, внимая рассказу о подвиге, довольно потирал руки и повторял себе под нос: «Замечательно, просто замечательно. Моя капуста! Моя капусточка!»
Очень скоро Акроннион вновь пел в лесном дворце Сильвии, загодя осушив до дна агатовую чашу. То был торжественный вечер: собрался весь двор, прибыли послы из краев легенд и преданий, явились даже один-два из Терры Когниты
[23].
Герой уже ощущал себя лакомым кусочком
И Акроннион пел так, как не певал никогда раньше и не споет уже вновь. Воистину исполнен скорби, великой скорби путь человеческий; краток и безрадостен отпущенный смертному срок, и горестен итог; тщетны, о, как тщетны все усилия смертных; а участь женщины – кто скажет о ней? Ее жребий, слитый воедино со жребием мужчины, небрежно начертан равнодушными богами, что к другим небесам обращают лик свой.
Примерно так начал Акроннион, но затем вдохновение охватило его, и не в моей власти описать тревожную красоту его песни; радость переполняла ее, но с радостью сливалась неизъяснимая скорбь: таков и удел человеческий, такова же наша судьба.
Рыдания вторили дивной песне; вздохи эхом прокатились по залу: всхлипывали воины и сенешали, а девушки плакали в голос; от галереи до галереи слезы лились дождем.
Вокруг Королевы Лесов бушевал ураган рыданий и скорби.
Она же так и не обронила ни одной слезы.
Сокровища гиббелинов
Гиббелины, как известно, никакой другой пищи, кроме человечины, не признают. Мост соединяет их зловещую башню и Терру Когниту, то есть ведомые нам земли. Сокровища гиббелинов превышают все разумные пределы – и жадность тут ни при чем; у них отдельный подвал для изумрудов и отдельный подвал для сапфиров; они заполнили яму золотом и выкапывают его, ежели вдруг возникает потребность. А нужно им это невероятное богатство, насколько известно, ради одной-единственной цели: дабы непрерывно пополнять снедью свои кладовые. Утверждают, что в голодные годы они даже рассыпают рубины по тропе, ведущей в какой-нибудь человеческий город, – и, уж будьте уверены, очень скоро кладовые их вновь оказываются полнехоньки.
Башня их стоит на противоположном берегу той самой реки, опоясывающей мир, о которой поведал Гомер – Ό ρόος ώκεανοίο
[24]. В том месте, где река сужается и становится достаточно мелка, чтобы перейти вброд, прожорливые праотцы гиббелинов воздвигли башню – им нравилось смотреть, как легко подгребают грабители прямо к порогу. Гигантские деревья, растущие там по обоим берегам реки, своими исполинскими корнями высасывали из почвы те соки, которых обычная земля не содержит.
Там-то и жили гиббелины, там-то и устраивали они свои возмутительные пиры.
Алдерик, рыцарь Ордена Града и Штурма, наследный Хранитель Королевского Спокойствия, герой, о котором не вовсе позабыли сказители и песнопевцы, так долго размышлял о сокровищах гиббелинов, что привык уже считать их своими. Увы, приходится признать, что побуждающей причиною столь опасного похода, предпринятого под покровом ночи доблестным мужем, явилась самая обыкновенная жадность! Однако именно на жадность полагались гиббелины, думая о пополнении кладовых. Раз в сто лет посылали они своих лазутчиков в человеческие города – выведать, как там обстоит дело с жадностью; и лазутчики всякий раз возвращались в башню с заверениями, что все в порядке.
Разумно было бы предположить, что по прошествии многих лет, в течение которых люди гибли ужасной смертью у стен мрачной башни, количество попадающих на стол к гиббелинам должно было бы существенно сократиться, – но гиббелины столкнулись с явлением прямо противоположным.
Отнюдь не с юношеским безрассудством и опрометчивостью явился Алдерик к башне – нет, несколько лет он добросовестно изучал историю гибели взломщиков, отправившихся на поиски сокровищ, каковые Алдерик считал своими. Все они входили через дверь!
