– Что-то неординарное…
Он огляделся, охваченный чувством нереальности, иллюзорности происходящего. Лес отступал, размывался, и вот уже Аид смотрит на мрачные луга, лишенные сияния солнца. Внизу, по выжженной земле бродят бледные тени, они вызывают в нем подобие наслаждения, они тихи и пусты, каждый из них – шедевр боли и разрушения. Черные маслянистые воды Стикса
[37] обвивают плоть его Царства, как паутина. Ребра костяных арок поднимаются к вечному мраку, клубящемуся над миром.
Его миром.
«Треть мирозданья удел твой», – слышит он, вытягивая жребий. Губы трогает ледяная ухмылка: если хоть в чем-то боги и люди равны, это в беззащитности перед лицом Рока – ведь даже судьба Зевса Громовержца предопределена. Но сегодня судьба-Ананке
[38] к нему благосклонна, и эта треть ему по душе больше, чем рокот волн и свет небес.
– Возможно, даже что-то бесячее…
«Замолчи ты уже, наконец», – хотел сказать ей Аид, но забытые мысли снова хлынули в голову.
– Ждешь, что я буду умолять отпустить меня?
Взгляд, остановившийся на нем, – лукавый, самодовольный, но непреклонный.
Аид видел этот взгляд раньше, в этой жизни. Единственный взгляд, который радовал его.
Он отвечает вопросом на вопрос:
– Не утомили тебя еще наши игры, Персефона?
Голос, не принадлежащий человеку: так шепчет мрак, так ощущается тишина в подземельях, так глухо падает на крышку гроба могильная земля.
(Это его голос.)
Голова Аида кружилась. Пришедшие воспоминания заставляли усомниться в рассудке.
– Ты все равно сдашься. Даже камни рассыпаются в прах. Сдайся сейчас, будь моей, и я освобожу тебя.
Не переставая наблюдать за ней, он, судья деяний и явных, и тайных, садится на трон.
Его движения размеренные, слова – сплошной яд.
– Сдаться? – Она смеется, и пусть смех ее мрачен и горек, но это первый раз, когда кто-то смеется под сводами его дворца.
– У тебя нет выбора.
– Аид. – Его имя табуируют, боясь произносить, но она, конечно, не станет. – Я не одна из твоего милого сонма запуганных душ. И я никогда не полюблю тебя, и ты это знаешь.
– Не разбивай мне сердце, жена, – мрачно отшучивается он.
– Разве можно разбить то, чего нет?
Она нежная, как весенний цветок, и успокаивающая, как шепот ветра в полях, но не нужно обманываться ее манящей красотой: в груди у нее тревожная гроза и беспощадное половодье. Оттого их борьба всегда непредсказуема, и ни одна из сторон не хочет ее заканчивать.
Эта игра нравится обоим.
– Никогда – это очень долго, а я терпелив. Ненавидь, если хочешь. Мне все равно.
(Нет, ему не все равно.)
– В общем, мы ищем что-то в стиле Диониса. – Шаги Ари удалялись с каждым словом. – Ну что ты там встал? Ты меня вообще слушаешь?
Он прикрыл глаза, пытаясь восстановить дыхание.
«Почему я помню это? Что это за место?»
Она отворачивается, долго смотрит на мрак и воду, распростершиеся внизу. Впервые после похищения на ее лице появляются растерянность, опасение, и, вопреки ожиданиям, ему это не нравится. Он знает, что она видит: ни тепла, ни ярких красок, ни первого вздоха проснувшегося мира после холодов, ни первого шага новорожденного света.
Он легко касается ее щеки, утешая:
– Будешь иметь величайшие почести между бессмертных. Продолжишь созидать все из ничего, будешь владычицей самой смерти, будешь карать всякого, кто не придет к тебе с подобающим даром и не будет жертвами радовать твою силу.
В ее глазах загорается интерес.
«В этом месте она должна сказать: пошли, устроишь мне экскурсию», – вспомнил Аид, и это воспоминание будто было из другой жизни, а не из прошлогодней осени, и ощущалось иначе, но оно тоже принадлежало ему. Как и все то, что он увидел и вспомнил сейчас.
Она не отстраняется от прикосновения, и он выдыхает со странным облегчением: ей нравится власть.
Значит, понравится и он.
Аид снова стоял в лесу, и под ногами была какая-то коряга, и ветра шептали что-то на незнакомом языке. Птица, которую он спугнул по пути, упала на его ладонь. Мертвая и легкая, как игрушка.
Ари дотронулась до его локтя с виноватым видом:
– Ты в порядке? Что с тобой?
– Я не знаю. – Он вытер испарину со лба, пораженный открывшимся ему видением. Он будто упустил что-то очень важное, и это не давало ему покоя.
– То есть как?
– Что именно во фразе «я не знаю» ускользает от твоего понимания?
– Зря я нас сюда потащила, – пробормотала Ари, отводя взгляд. – Нет здесь ничего особенного. И Диониса тоже нет. Я просто понадеялась…
– Помнишь, что я говорил про надежду?
– Помню. – Ари безошибочно набрела на ту же тропинку, с которой они сошли. – Иногда сама не знаю, почему все еще продолжаю верить. У меня ни черта не получается, само собой, но я пытаюсь, пытаюсь. Я даже готова была сдаться, когда мы сегодня возвращались из морга, но я чувствую… даже не чувствую, а знаю, что я близка к разгадке, знаю, что если остановлюсь сейчас хоть на мгновение, то наверняка уже не дойду до истины.
Спустя пару минут черный автомобиль выехал на трассу, и, когда до ворот университетского городка оставались считаные секунды, она снова заговорила:
– Всегда странное чувство, когда я возвращаюсь в кампус. Гестия как-то сказала, что это будто перейти границу между мирами. Особенное место, тебе не кажется?
Аид только пожал плечами, все еще поглощенный мыслями о происшествии в лесу.
* * *
– Так и знал. – Просимн потер ладони с видом ясновидящего, чье предсказание сбылось, хотя его взгляд оставался печальным. – Слишком уж она красивая, ваша Афродита, с такими всегда что-то не так.
Ари поморщилась от лучей бледного утреннего солнца.
– Спорное суждение. Поговорите с ней?
– Нет, подарю букет роз и насру под дверь! Конечно, поговорю и с ней, и с этим ее хахалем. Что еще я могу сделать? Арестовывать не имею права, не забывай, у вас никаких доказательств, кроме слов какого-то мужика из морга. И какого черта я вообще иду у тебя на поводу?
