– Я думала, я тебя не интересую, – сказала она.
– Наоборот, – ответил он. – Я просто хотел подождать, чтобы ты не думала, что мне нужен только секс.
– Но мы же занимались им тысячу раз.
– Да, я понимаю. Именно поэтому.
Она с расстроенным видом покачала головой, а из квартиры донесся мужской голос, выкрикнувший ее имя. Они еще какое-то время постояли в дверях, глядя друг на друга, словно понимая, что все рухнуло и ничего с этим не поделать, и так иногда случается, это часть жизни, ничего не поделаешь.
– Потом она закрыла дверь, – грустно сказал он, заканчивая свой рассказ, и добавил: – Так оно и бывает в жизни. Если ты не пытаешься ухватить себе лакомый кусок, скоро придет кто-то другой и заберет то, что ты хотел оставить для себя.
Камера задержалась на его лице, и на секунду мне показалось, что он расплачется, и я думаю, что в этом и был смысл всего этого документального фильма. Что камера и должна была выжимать слезу у обломков порноиндустрии. Но он не заплакал.
– Я часто думаю, что порнография возбуждает больше, чем настоящий секс, – подытожил он.
Он задрал подбородок, как будто спорил с чем-то неопределенным.
После фильма про порноактеров я снова принялась читать книги из второго ряда. Казалось, их невозможно прекратить читать, даже если они не нравятся. И вот так я несколько дней просидела в гостиной Калисто, читая Мишеля Уэльбека. Несколько дней я совсем не смотрела сериалы и после ухода Калисто на работу шла в его спальню, доставала одну книгу из заднего ряда, усаживалась на диван и читала. Снег начал таять, но вечерами снова подмораживало. Море всегда выглядело одинаково, только меняло цвет в зависимости от ясности неба. Когда приходило время обеда, я шла на кухню, брала что-нибудь из холодильника и ела за кухонным столом, не прерывая чтения. Потом убирала со стола, мыла руки и возвращалась с книгой на диван. Каждый вечер, минут за пятнадцать до возвращения Калисто, я записывала в блокноте, лежавшем у меня в сумке, на какой странице я остановилась. Затем закрывала книгу и ставила ее обратно на полку.
Еще я смотрела документальные фильмы в Ютубе, где журналисты брали у Уэльбека интервью. Во многих из них он сидит с полузакрытыми глазами, затягиваясь имитацией сигареты (пока не увидишь, даже не представляешь, что такие существуют) с видом человека, которого совершенно не интересуют задаваемые вопросы. Не думаю, что кто-нибудь еще умеет выглядеть таким незаинтересованным, как Мишель Уэльбек, которого интервьюирует Би-Би-Си. В одном из этих роликов одна женщина сказала, что самая большая проблема, связанная с Мишелем Уэльбеком, это то, что он такой неинтересный. Это прозвучало фальшиво. Самой большой проблемой, связанной с Мишелем Уэльбеком, не может быть то, что он неинтересный, потому что тогда все решилось бы само собой. Самая большая проблема, связанная с Уэльбеком, это то, что он отвратительный тип, но интересный отвратительный тип. Я хотела сказать это Калисто, но это было невозможно. Постепенно я посмотрела все документальные фильмы, которые есть в Ютубе. Тогда я вернулась к телесериалам и выработала что-то вроде распорядка дня: я то читала, то смотрела сериалы, то просто ходила по дому и перебирала вещи Калисто.
Я по-прежнему ощущала свое полное одиночество в доме. После появления Милдред мне случалось, сидя на диване в сумерках, смотреть в темноту за окном, и тогда мне казалось, что кто-то стоит снаружи и заглядывает в дом. Такое может казаться, объясняла я себе, это самое естественное чувство, когда сидишь в освещенной комнате и смотришь в темноту. Я видела в окне свое лицо и улыбалась самой себе, пытаясь найти в улыбке ощущение уверенности. Но не получалось.
* * *
Однажды я позвонила в свою деревню подруге, с которой ни разу не говорила после отъезда в Стокгольм. Она рассказала, что в деревне меня обсуждают, что кто-то сказал, что я познакомилась в Интернете с кем-то из Стокгольма. «Что нового в деревне?» – спросила я. Подруга ответила, что ничего особенного не произошло, кроме того, что размазня вышвырнула Йонни из дома. «Где он теперь живет?» – поинтересовалась я. «Он живет в фургоне в лесу, недалеко от их участка», – ответила она. «И как он себя чувствует?» – спросила я. Она ответила, что не знает, что никто его уже давно не встречал, он больше не приходит в деревню по вечерам, и никто не видел в окрестностях его «субару». Еще моя подруга сказала, что надеется, что я не сменю диалект. Заговорить на новом языке – это как добавить еще один корабль к своему флоту, но смена диалекта больше похожа на измену родине.
– Можно отрубить пальцы, пятку и кости, чтобы нога влезла в туфельку, но туфелька останется туфелькой, а нога ногой, – сказала она. – Не забывай, Эллинор, что бы человек ни делал, нога все равно всегда останется ногой.
* * *
Вообще, больше всего в жизни у Калисто мне нравились будни и та рутина, которую нам удалось выработать. Когда он возвращался домой, мы ужинали, но до того, как сесть за стол, он обычно шел в спальню переодеться, а потом в ванную вымыть руки. Потом приходил на кухню. Мы садились за стол, Калисто наливал нам вина, а я расставляла тарелки. Ели мы в тишине. Калисто не замечал, что ест. Он не замечал и не чувствовал вкуса. Очень жаль, потому что я проводила довольно много времени на кухне, занимаясь ужином. Часто готовка отнимала у меня целых два часа. Я всегда всё очень тщательно продумываю, когда готовлю еду. Например, я даю уксусу пропитать салат, прежде чем налью в него масло, потому что добавленное масло ничему не даст впитаться. А Калисто иногда все съедал всего минут за пять. Ел он молча, с отсутствующим взглядом, как будто вместо того, чтобы думать о еде или о человеке рядом, перебирал в памяти, что он сделал за день, на каких встречах побывал, о чем напишет завтра, как ему вступить в спор с теми или иными людьми и стоит ли тратить на это силы. Иногда я спрашивала его о делах, но он отвечал односложно.
– Ты написал что-нибудь занятное? – могла, например, спросить я.
– Занятное?
– Да. Или интересное?
Он никогда не отвечал на такие вопросы и продолжал жевать, держа вилку над тарелкой. Через какое-то время я сдавалась и тоже умолкала.
После ужина Калисто говорил:
– Поставь посуду в мойку, я потом ею займусь.
Но я никогда не ставила посуду в мойку. После ужина я всегда наводила порядок на кухне. Иногда Калисто подходил ко мне сзади и обнимал, пока я мыла посуду. Иногда прижимал меня к себе и шептал мне на ухо:
– Ты придешь ко мне на диван, когда закончишь? Может, посмотрим какой-нибудь фильм?
Я домывала посуду, вытирала руки кухонным полотенцем, а потом шла в ванную и мазала их кремом для рук Clarins. Мой крем для рук – единственное дорогое косметическое средство, которое я покупала. Калисто говорил, что мои руки – самое красивое, что у меня есть. Кто-то другой, может быть, воспринял бы это как оскорбление, но не я. Я знаю, что он имел в виду, говоря это. Руки у меня одновременно сильные и мягкие. Такие руки могут выглядеть ни на что не годными, но при необходимости ими можно крепко ухватить, вцепиться намертво. Именно это Калисто и имел в виду. Намазав руки кремом, я шла в гостиную. Калисто лежал на диване, держа в руке пульт, и впервые после возвращения домой улыбался мне.