– Добрый день, – поздоровался я.
Она подняла взгляд, и лицо ее расплылось в улыбке. Она явно меня помнила, и от этого у меня – весьма неожиданно – потеплело внутри. Секретарша подняла крышку стойки и протянула мне навстречу руки, как будто я был вернувшимся из долгого путешествия домой членом семьи.
– О, это вы, – сказала она. – Я так надеялась, что вы снова придете.
Я заключил ее в объятия и вдохнул ее аромат. Аромат был изысканный, напоминающий еловый лес – такой же здоровый и успокаивающий, но в глубине его также очень явно ощущались нотки уныния и, да, неудовлетворенности.
– Я так много думала о вас, – сказала она, уткнувшись мне в шею. – Я так вам тогда и говорила.
– Но вы все еще здесь.
– Да, – развела она руками. – Как видите, я еще не покончила с собой.
Мы оба рассмеялись, глухим смехом.
– Хотите кофе? – спросила женщина.
Я покачал головой.
– Я только что выпил кофе с вашим начальником.
– Вот как.
Она посмотрела на лежащий на стойке журнал и сказала:
– Посмотрите сюда. Я как раз читала репортаж об Италии. И думала о вас, правда. Вы ведь из тех краев, не так ли? Или из Испании?
– Мой отец испанец, – ответил я. – А мать итальянка. Но я живу в Швеции с семилетнего возраста.
– Ну надо же!
Она повернула журнал, чтобы я мог увидеть, что в нем.
– Посмотрите сюда. Посмотрите на них. По-моему, они выглядят совершенно сказочно.
Я взглянул на страницу, которую она мне показывала и, да, картинка была действительно очаровательной. Пожилая женщина сидит в кресле рококо, рядом с ней стоит женщина, которой на вид, пожалуй, между сорока и пятьюдесятью, и еще одна, едва ли больше двадцати лет от роду.
– Интересно, где мужчина, – пробормотал я.
– Мужчина?
– Я имею в виду, что где-то должен быть отец.
– Здесь о нем написано, – с воодушевлением ответила секретарша. – О маркизе, который был женат на самой старшей из этих женщин. Здесь рассказывается, как он пропал. Хотите послушать?
Не ожидая моего ответа, она прочла вслух:
– «Самой странной семейной легендой, должно быть, можно считать рассказ о маркизе, который уехал в Халиско, чтобы выучить испанский, и не вернулся домой. Еще более странно, что маркиза Матильда Латини без обиняков говорит, что маркиз встретил там владелицу борделя, некую «донью Эладию», в которую влюбился и у которой остался навсегда. А три женщины остались жить в палаццо Латини, окруженные слугами».
Секретарша посмотрела на меня с широкой улыбкой.
– Как называется журнал? – спросил я. – Я бы охотно почитал что-то еще об этих женщинах.
– Я вам его дарю, – ответила женщина и придвинула ко мне журнал. – Я все равно его уже прочитала.
Она смотрела на меня, как будто ожидая, что я расскажу о цели визита. Я начал:
– Вы сказали, что хотите снова увидеться. В прошлый раз, когда я здесь был, вы сказали, что хотите, чтобы я сюда еще вернулся.
Она удивленно смотрела на меня, словно не понимая, о чем речь. Я сразу растерялся.
– Вы хотите… – заговорила женщина. – Или вы так поняли, что… Вы хотите, чтобы мы…?
Я молча смотрел на нее.
– Вы придете, когда я закончу работать? – спросила она. – И мы куда-нибудь пойдем?
– Я позабочусь о том, куда пойти, а вы спокойно работайте до конца дня.
– До семи часов, – уточнила она.
Я пошел в гостиницу прямо через дорогу и забронировал номер на ночь. В ожидании я сидел в холле на диване и смотрел на ходящих туда-сюда людей. Неподалеку сидел мужчина с блокнотом на коленях и что-то писал, озабоченно сведя брови. Из колонок доносилась передача, в которой обсуждали Джуну Барнс. Один из участников сказал: «Интересно, как выглядела Джуна Барнс, когда писала “Ночной лес”.» Я попытался представить себе это. Потом задался вопросом, как выглядел Мишель Уэльбек, когда писал «Возможность». Я вообразил простиравшуюся вокруг него пустоту, голый пейзаж вокруг его виллы у моря. Очень строгое лицо. Но что-то все-таки подсказывает мне, что, когда Мишель Уэльбек пишет, на губах у него время от времени появляется быстрая и наивная улыбка, освещающая его лицо. А если кто-нибудь заходит в комнату, он поднимает взгляд и немедленно суровеет до своего обычного мрачного состояния.
Я раскрыл журнал, подаренный мне секретаршей. Большую часть номера занимал репортаж о красивых строениях в Италии и о тех, кто в них живет. На одной из фотографий можно было полюбоваться палаццо Латини в Риме. Текст под фото гласил: «Клаудиа Латини Орси: “Безумие – моя единственная защита от окружающего мира”». Я представил себе, что женщина с фото сказала это, пожав плечами. Моя единственная защита от окружающего мира – это мое безумие. А какую защиту выстроили вы? Сам я не имел абсолютно никакой.
В семь часов я перешел через улицу к World Trade Center. Секретарша ждала снаружи у входа. Она была в приподнятом настроении, и от нее пахло алкоголем. Может быть, она оставила пустую приемную и зашла со своими коллегами в какой-нибудь бар в World Trade Center, они взяли по бокалу вина, и она поделилась с ними своими планами на вечер? Или у нее в сумочке была фляжка? Эта мысль так меня удручала, что я почувствовал беспокойство, смогу ли я вообще переспать с этой женщиной. Одинокая, думающая о самоубийстве женщина с фляжкой с выпивкой, полная надежд перед вечером с незнакомым мужчиной. Эта мысль сильно омрачала мне настроение.
В последовавшие за этим несколько часов я неоднократно спрашивал себя, не допустил ли я ошибку. Я не мог усмотреть ничего интересного в ситуации, в которой оказался. Нас с секретаршей ничто не объединяло, между нами не было ничего общего, что могло бы придать этому приключению смысл. Кроме забытого со школьных времен французского, она не знала ни одного из моих языков. Она ничего не читала, ничего не писала и не жила ни в одном интересном месте. Выпив несколько бокалов вина, она снова заговорила о самоубийстве. Когда я рассказал о своем прошлом, о своих одиннадцати языках и детстве и юности, проведенных в разных странах, эта женщина сказала, что всегда мечтала поехать в Прованс. Ничего более глубокого мы не добьемся, подумал я. Чем быстрее мы разденемся, тем лучше.
Мы поднялись в номер отеля, погасили свет и обнялись.
* * *
Наутро я проснулся от света, лившегося в окно. Я дал себе время пробудиться до конца, полежал еще немного и осознал, что рядом со мной дышит женщина. Я все вспомнил, и меня тут же переполнило отвращение к прошедшей ночи. Я соответствовал ожиданиям, но у секретарши изо рта пахло спиртным, а руки были холодными. Соитие было механическим и безжизненным, так делают, когда хотят отдать дань памяти чему-то совсем иному, или чтобы не потерять надежду, что нечто совершенно иное в принципе возможно. Невозможно узнать, что есть в человеке, прежде чем, так сказать, исследуешь его до глубины, и теперь я это сделал. Мною двигало любопытство по отношению к странным людям из World Trade Center, но теперь я понимал, что история с толстяком, секретаршей, стеклянным потолком и растениями с Канарских островов подошла к финалу, может быть запечатана и отправлена в прошлое. Я свободен. Так я думал, лежа и постепенно просыпаясь в душном гостиничном номере.
