Вот оно, подумал я. Смертельный удар. Прошло несколько секунд. Потом женщина поднялась с постели и встала передо мной, на лице у нее было написано отчаяние. В льющемся из окна ярком свете ее тело вдруг предстало во всем его несовершенстве: потерявшая упругость, обвислая кожа, слишком худые бедра. Лицо выглядело совсем старым. Наверное, она увидела, что я вижу, заметила, что я замечаю, потому что ее взгляд снова уперся в пол.
Там я ее и оставил. Секретаршу из World Trade Center. Ее тело и ее душу. Ее лицо, ее волосы. Запах прокисшего алкоголя, который так и не выветрился из комнаты, и слова, которые я только что произнес. Мне казалось, что я забрал у человека всю его силу и вырос за счет нее. И хотя с тех пор прошло немало времени, это мгновение до сих пор стоит у меня перед глазами абсолютно отчетливо. Как будто напряженность того момента со временем не ослабла, а усилилась. Я могу, например, вспомнить окружавшие меня звуки, на которые я тогда не обратил внимания. И человека, прошедшего мимо меня по коридору. Машину, стартовавшую внизу на улице. Мерное жужжание вентилятора, фоновые шумы города. Часть меня словно по-прежнему находится в том гостиничном номере и никогда не выберется оттуда. Женщина стояла передо мной с опущенными глазами, не произнося ни звука, пока я собирал свои вещи. Потом она перевела взгляд на меня, на свою сумочку, снова на меня.
– Я не собираюсь тебе платить, если ты вдруг об этом думала, – сказал я.
Мне сложно писать эти строки, сложно откровенно описать то, что тогда произошло. Я ни о чем не думал. Был спокоен, собран и полон ожиданий, как исследователь, который пытается предугадать, что предпримет подопытное животное.
Что произошло после того, как я покинул комнату? Может быть, женщина села на край кровати и сделала глубокий вдох, чтобы прийти в себя? Или расплакалась? Эта женщина с постаревшей кожей сидела там в одиночестве на краешке постели и плакала? Или она пошла в туалет и неподвижно сидела там за запертой дверью на унитазе, пока лицо не покраснело и распухло? Мне никогда не приходило в голову, что я узнаю ответ. Сам я просто вышел. Несмотря на то, что стоял конец лета, я ощущал в воздухе весну. Весну, когда всё оживает после зимы, люди сидят в уличных кафе, прячась за темными очками от раннего весеннего солнца. Я думал, что, выйдя из отеля, я снова окунусь в жизнь. Продолжу шагать по жизни. По улицам и переулкам. В полной уверенности, что скоро в ней появятся новые женщины, новые любови, новые тела для удовлетворения моего тела.
Так что я снял с вешалки пиджак, спустился на лифте в холл. Расплатился за номер, ужин и вино. И вышел на улицу. Стоял прекрасный день, солнце светило, пахло северным морем и городом, этот запах можно почувствовать только в Стокгольме.
И вот, пройдя какое-то расстояние по улице, я вдруг что-то замечаю. Замедляю шаги и щурюсь на небо. Уголком глаза вижу, что что-то не так. Что-то совсем не так, что-то нарушает гармонию. Что-то должно быть где-нибудь в совершенно другом месте и выглядеть совершенно иначе. Однако уголком глаза я уже увидел ее. Женщина распахнула окно в номере отеля и высунулась наружу. Окно, подумал я. Разве оно не заколочено?
– Стой! – закричала она.
Ее крик звучит как приказ, а голос – это голос, который проиграл все битвы, но поднялся и знает, что ему будут подчиняться, потому что если человек проиграл все битвы и все равно поднялся, то это для того, чтобы ему подчинялись. Я резко останавливаюсь. Мне кажется, что окружающие меня люди тоже останавливаются, тоже оборачиваются и смотрят на окно и стоящую у окна женщину. Мне хочется крикнуть: «Оно заколочено!» Это не может происходить, потому что окно на самом деле заколочено! Здание превращается в существо с множеством глаз. Все окна пялятся на меня, но только один человек смотрит из одного окна.
– Вы имеете в виду меня? – с сомнением спрашиваю я и показываю рукой себе в грудь.
– Макс Ламас! – вопит женщина.
Все мое тело покрывается потом. Она стоит у окна в здании посреди Стокгольма и выкрикивает мое имя. Она там стоит. Я усмехаюсь, осматриваюсь. «Нет, – думаю я. – Нет». Вокруг меня образовался полукруг. Люди держатся от меня на расстоянии, как будто меня накрывает невидимый купол. И стоят там. И презрительно смотрят на меня.
– Но… – восклицаю я, глядя в окно, а потом обращаюсь к окружающим меня людям: – Я не знаю, кто это! Я с ней не знаком!
Но они мне не верят. Я вижу это, вижу презрение в их глазах. Презрение застыло во взглядах и не исчезает. Я моментально понимаю: эти люди, случайно оказавшиеся на этой улице, ненавидят меня. Они ничего обо мне не знают. Они никогда меня не встречали, они даже не знают, что произошло там, наверху, в гостиничном номере. Но они меня ненавидят. Они верят в злость орущей из окна женщины. Она еще ничего не сказала, и все же они целиком и полностью верят в то, что она скажет через несколько секунд.
– The mad woman in the attic… – начинаю я.
Но голос из окна прерывает меня:
– Я проклинаю тебя! Я проклинаю тебя, Макс Ламас!
Люди смотрят на меня, и даже машины вокруг словно замерли. Все стихло и остановилось, только в небе темнеет пятно, как будто дверь в неизвестность.
Я начинаю громко смеяться. Я смеюсь так громко, что и сам уже почти кричу. Потом я умолкаю. Оглядываюсь. Смотрю вверх. Женщина делает шаг назад и дергает окно, которое с грохотом захлопывается. Я так и стою посреди улицы. Спина у меня насквозь мокрая, и тонкая ткань рубашки прилипает к коже, когда морской ветерок прижимает ее к телу. Я поворачиваюсь и собираюсь уйти. Я чешу голову, иду, но меня не покидает чувство, что я никуда не приду. «Это действительно происходит? – думаю я. – То есть, это в самом деле происходит в реальности? Должно быть, это моя фантазия. Наверное, я переутомился». Но какая-то женщина плюет мне под ноги, когда я выхожу из полукруга, и большой трясущийся плевок приземляется всего в паре сантиметров от моего ботинка.
«Значит, это и впрямь происходит», – думаю я. Я ускоряю шаг. Иду быстрее и быстрее, но все равно идущие мне навстречу люди как будто останавливаются и смотрят на меня. Я почти перехожу на бег. Потом бегу. Наконец я врываюсь в метро в тот момент, когда поезд несется из тоннеля к перрону.
III. Лукреция
I tell you, Madame, if one gave birth to a heart on a plate, it would say “Love” and twitch like the lopped leg of a frog.
[6]
Джуна Барнс
Меня зовут Лукреция Латини Орси, я внучка скандально известной маркизы Матильды Латини, которая умерла от разбитого сердца летом 2012 года. Тогда моя семья лишилась своей души. Для чужака это, возможно, прозвучит высокопарно, но вместе с бабушкой исчезло палаццо, а без защиты его стен, без нашего мира, состоящего из бесконечных залов и вида на грустный, величественный Пантеон, без наших зеркал, мебели и хрустальных люстр – без всего этого у нас больше не было души.
