– Я приеду и попробую почувствовать, каково это будет, – ответила я.
– Почувствовать? Ох, Лукреция…
Спустя неделю я доехала на метро до Пьяцца-дей-Чинквеченто и быстро нашла автобус, идущий до Марке и Толентино. Так началась моя прекрасная поездка через Апеннины. Солнце светило над горными вершинами, и автобус – современный, просторный, с кондиционером – быстро двигался по извилистой дороге. Временами открывался захватывающий вид на вытянутые долины, обрывы, озера и поросшие лесами склоны. Я сидела, смотрела в окно и вспоминала все наши поездки семьей по этому маршруту. Своего дедушку, ездившего в старых тяжелых в управлении автобусах с моторами, которые ревели на подъемах, – такие автобусы ходили тогда между Римом и Адриатическим побережьем.
Моя бабушка с молодости водила только «Бьюик Ривьера», и, сидя в автобусе, я видела ее такой, как она, должно быть, выглядела в те годы, – пахнущая дорогими духами и с кожей гладкой, как камешек со дна моря, уголки косынки бьются на ветру около щек. А теперь вот я. Тот член семьи, который продажей дома поставит точку в истории, допишет главу о нашей семье в Марке и, может быть – вдруг эта мысль пришла мне в голову, – допишет главу о нашей семье вообще. Я почувствовала, что странно равнодушна к этому. Я всего лишь подпишу документ, и потом все исчезнет из мира. Я заметила «стрелку» на чулке и отпила воды из бутылки, которую купила на вокзале. Струйки пота стекали из подмышек по бокам, оставляя мокрые следы на блузке. Я представляла себе, как Мартини обнимет меня и почувствует под ладонями холодную мокрую ткань. Вероятно, это будет немного противно, и он подсознательно свяжет влагу на моей блузке с упадком моей семьи.
И точно – в Толентино меня встретил Джузеппе Мартини. Он обнял меня, корректно и с прохладцей. Эта манера выработалась у него после того, как благополучию моей семьи пришел конец. И все же я почувствовала, что, выпуская меня из объятий, он на долю секунды прижал меня к себе чуть крепче, как будто, несмотря ни на что, во мне сохранилось нечто, напоминающее ему то, что он изо всех сил старался удержать в памяти. Потом он, не встречаясь со мной взглядом, придержал для меня дверцу машины и захлопнул ее, когда я села. Мартини вел свой BMW уверенно и решительно, как это делает мужчина, ожидающий заморочек из-за сидящей рядом женщины. А его машина – другое дело, над ней можно доминировать, она-то никогда не заартачится.
– Не знаю, стану ли я продавать имение, – сказала я, когда мы припарковались на дворе.
Зачем я это сказала? Думаю, из вредности. Чтобы подтвердить его невысказанную теорию, что ничего никогда не получается легко и просто, когда имеешь дело с нами.
– У тебя нет выбора, – ледяным тоном ответил Мартини. – Ты не можешь сохранить его, если у тебя нет денег на его содержание и…
– Я понимаю, – оборвала я его, разглядывая свои ногти. – Я прекрасно понимаю.
Краем глаза я заметила, как побелели его сжимающие руль пальцы.
– Лукреция, – заговорил он наконец. – Ты должна прислушаться к моим словам. Хоть раз в жизни послушайся меня.
И снова глубокий вздох.
– Мой контракт с твоей семьей истек два года назад. Два года. Ты понимаешь, что такое два года работать на семью, не получая гонорара? У меня нет никаких причин…
– О, пожалуйста, – сказала я, – Ты свободен. Я справлюсь.
Мартини отпустил руль, повернулся ко мне и взял за руку.
– Лукреция, – прошептал он с очень сосредоточенным видом. – Ты прекрасно знаешь, что ты не справишься.
Я с усмешкой выдернула руку.
– Худшее, что может случиться с человеком, это смерть, – ответила я. – А я не боюсь умереть.
– Худшее, что может случиться с человеком, это не смерть, – возразил Мартини. – Во всяком случае, не для тебя. Умереть тебе удалось бы прекрасным образом, точно так же, как всем остальным, умершим до тебя. Для человека вроде тебя худшее – это оказаться вынужденным жить в нищете. В настоящей нищете, Лукреция. С этим ты бы ни за что не справилась. Ты не относишься к числу женщин, которые способны прожить в нищете. Ты не из тех женщин, кто способен кое-как перебиваться.
Я улыбнулась тому, как он выделял ударением отдельные слова. Сколько времени в нем живет эта злость? Я хотела кое-что сказать ему, я прочитала это в одной книге. Фраза звучала так: «Нет более отталкивающего зрелища, чем человек, который лелеет обиду». Но вместо этого я сказала:
– Ты меня плохо знаешь.
– О нет, – зло ухмыльнулся Мартини. – Я хорошо тебя знаю, Лукреция Латини Орси. Я знаю тебя даже слишком хорошо. И я знаю, что, когда дело доходит до вещей практических, ты так же беспомощна, как твои мать и бабушка.
Я подумала: с меня хватит. Взяв свою сумочку, я вышла из машины, огляделась и не смогла сдержать восклицания:
– Ах!
Для Толентино это лучшее время года. Запах моря доносился с Адриатики и тяжелым соленым покрывалом лежал над волнистыми холмами. Спелый инжир свисал с растущих у ручья деревьев, а на клумбах пышно цвели разноцветные гортензии. В дальнем конце сада сосны источали сильный аромат смолы, который чувствовался даже на парковке. Посреди всего этого, подобно жемчужине, располагался наш дом, чьи окна смотрели на окружающий его пейзаж. Я прошла по гравию, сняла туфли, когда начался газон, и погуляла по саду, глядя на фруктовые деревья, которые сгибались под тяжестью перезрелых плодов, и грядки, заросшие одичавшим салатом.
Мартини шел следом в нескольких метрах от меня.
– Лукреция, я даю тебе одну неделю. Одну неделю. Если ты найдешь кого-нибудь, кто сможет помочь тебе финансово, я тоже тебя поддержу. Но если ты не найдешь денег, чтобы покрыть самые срочные расходы, тогда не рассчитывай больше на меня. Я не из тех людей, которые остаются на тонущем корабле.
Я улыбнулась ему.
– Первыми тонущий корабль всегда покидают крысы.
– Я был рядом, – дрожащим голосом ответил Мартини. – Во всяком случае, неподалеку. Я присматривал за тобой и поддерживал контакт с твоей матерью. И вызвал тебя сюда. Так что я не отрекался от тебя, Лукреция. Так хотела Матильда, и я выполнил ее пожелание, насколько это было возможно.
Я сделала шаг навстречу ему и положила руку ему на плечо. Он явно был тронут этим жестом, потому что сначала он бросил взгляд на мою руку, потом на лицо, на окружающие холмы и наконец снова посмотрел мне в глаза.
– Дай мне неделю, – сказала я. – Я сделаю все, что в моих силах. Если я не найду никого, кто мог бы мне помочь, я поступлю по-твоему и продам имение.
Я дотянулась до него и поцеловала в щеку, прижавшись грудью к его плечу. Не знаю, зачем я это сделала. Мартини не относился к моему типу мужчин, а после его приступа жалости к себе в машине он казался мне не более привлекательным, чем мокрое одеяло. И все же по моему телу пробежала дрожь от прикосновения его теплой руки к моей коже в вырезе блузки.
