– Подождите! – крикнула она.
Наши глаза встретились снова. Женщина зябко скрестила руки на груди.
– Вы ведь писатель, да? – спросила она.
– Писатель? – переспросил я.
По какой-то причине я мог представить себе только французского писателя из книжного шкафа критика.
– Да, писатель! Автор рукописи.
– Да, это я.
– Я знаю, что произошло с вашим романом! Он сгорел, и сожгла его я!
Я стоял под снегом в нескольких метрах от дома Калисто Рондаса, уставившись на женщину в дверях.
– Что? – спросил я и подошел поближе. – Вы говорите, что рукопись сгорела, и это вы ее сожгли?
Я еще немного приблизился к дому.
– Мне очень жаль, – сказала она на своем странном диалекте. – Мне ужасно жаль. Если хотите отомстить, мстите. Я ждала вас и вашей мести. Так что давайте уже, и будем квиты.
Я стоял и смотрел на нее, и вокруг нас все как будто смолкло. Как будто сосны теперь стояли еще более неподвижно, а море промерзло до дна и все остановилось посреди зимы.
– Почему не слышно моря? – пробормотал я себе под нос.
– Что вы сказали?
– Что очень темно.
Женщина испуганно смотрела на меня, как будто подозревала, что я сумасшедший.
– Вы мне угрожаете? – спросила она.
Я не знал, что ответить. Угрожал ли я ей?
– Нет, – сказал я. – Думаю, нет.
– Хотите отомстить? Тогда идите сюда. Идите и мстите за свою проклятую рукопись! Идите. Я жду.
Голос ее звучал испуганно, как сдавливаемый крик. Я увидел, что она вот-вот заплачет.
– Погодите, – сказал я и направился к ней. – Не плачьте.
– Я не плачу.
– Пока нет. Но вот-вот расплачетесь.
– Да плевать.
Я был уже совсем близко от нее. Она сжимала челюсти, и ее ненакрашенное лицо выглядело бледным от напряжения. Она готовится, подумал я. К чему? Я не знал, но казалось, что она готова ко всему.
– Погодите, погодите, – начал я. – Почему вы сожгли рукопись?
– Чтобы отомстить Калисто.
– Вот как. Понятно.
– Я боялась, что вы придете. А теперь думаю, это прекрасно, что вы наконец пришли. Теперь мы можем покончить со всем.
Да, именно, подумал я. Именно. Мы можем со всем покончить. Я прислушался, не кипит ли внутри меня злоба, поискал суровые слова, которые мог бы сказать. Человек, едва умеющий читать, бросил мою рукопись в огонь. Там, где жгут книги, в конце концов начинают жечь людей, хотел я ей сказать. Вы хоть понимаете, что такое написать книгу? Вы как будто сожгли моего ребенка. Но как я ни искал, злости в себе я не находил. Не было никаких суровых слов, никакого гнева, не ощущалось даже никакой нехватки слов. Зато по телу начало растекаться тепло, словно то, что она сделала, не ранило меня, а странным образом неожиданно подарило покой.
– Думаю, мне пора забыть об этой рукописи, – сказал я. – Она превратилась в нечто иное. Вероятно, все идет так, как должно идти.
Я снова услышал вдалеке шум моря. И пошел к калитке. Подойдя к ограде, я обернулся и посмотрел на женщину. Она по-прежнему стояла в дверях. Мне захотелось вернуться и сказать ей что-то, но я сдержался. Закрыв за собой калитку, я направился к машине.
– Вы на машине? – крикнула женщина.
– Конечно!
– Можете отвезти меня на вокзал?
Пока мы ехали до Центрального вокзала, мы начали совсем другое путешествие, о котором я, возможно, расскажу тебе как-нибудь в другой раз. А теперь мой вопрос к тебе: могу ли я в обмен на деньги, которые я тебе дам, провести у тебя какое-то время, чтобы заново написать «Любовников-полиглотов»? Думаю, сейчас я мог бы написать совсем другую книгу. И я мог бы взять на себя решение каких-то практических вопросов. Я не настолько стар, чтобы не суметь помочь, если понадобится. Что скажешь? Напиши мне мейл. Если ты согласишься, я завтра куплю билеты.
Преданный тебе,
Макс Ламас
* * *
Закончив чтение, я сложила письмо. Моя спаленка утопала в вечернем свете, лившемся в окно. Я убрала листки в конверт. Я предвкушала, как поеду обратно в Рим, чтобы забрать из своей маленькой квартиры мебель и зеркала, как они, наконец-то, освободятся от тесноты. Я предвкушала, как комнаты дома наполнятся моими семейными вещами, как все снова вернется на свои места. Я предвкушала, как Макс Ламас и его подруга с волосами мышиного цвета будут ходить по этим комнатам, а потом гулять по полям, когда станет прохладно.
Или нет. Женщина с волосами мышиного цвета будет ходить на вечерние прогулки одна. Или со мной. Макс Ламас будет сидеть за столом в саду, и перед ним будет лежать бумага и ручка. До нас будет доноситься шелест деревьев у ручья и стрекотание кузнечиков с окрестных полей. Потом Макс возьмет в руки ручку, снимет колпачок, несколько секунд посмотрит в никуда, а потом поднесет ее к бумаге и начнет писать.
Мой взгляд упал на зеркало, в котором за покрытой патиной и пятнами поверхностью отражалась я сама, сидящая за письменным столом.
Марко Девоти, подумала я. Где он теперь живет? В Падуе? Или Болонье?
