Он повернулся, протянул сестре стакан и уселся рядом с ней на диван.
—Мы вправду рады тебя принять,— он посмотрел на нее.— Я серьезно. Оставайся хоть на месяц, если хочешь.
—Я тоже серьезно. С удовольствием поживу у вас,— Хоппер слегка покривила душой, однако съём частного жилья обошелся бы недешево, да и с Марком они действительно давно не виделись. Хотя, впрочем, никогда и не были близки. Его детей на фотографии на каминной полке было не узнать, так они выросли.— Только все равно вы устанете от меня еще задолго до моего отъезда.
—Ха,— Марк снова потер глаза.— Прости, что секретничаю насчет работы. Просто… полезная привычка такая.
—Не бери в голову, Марк. Секретностью меня не обидеть.
—Спасибо,— ответ сестры как будто и вправду успокоил его.
—Да знаю я, что вы, правительственные служащие, собой представляете. И прямо сегодня мне уже довелось пообщаться с чиновниками.
—О чем это ты?
—О тех двоих, что явились за мной на платформу. Вот уж комический дуэт. Женщину звали Уорик.
—Уорик?— в голосе Марка прозвучала еле уловимая нотка узнавания, хотя случайный слушатель этого и не заметил бы.
—Ага. Рут Уорик. Сорок с лишним, одета шикарно. Мужчина, пожалуй, чуть постарше, этакий вышибала. Блейк его звали. Она трещала, а этот слова из себя не выдавил. Часом не знаешь их?
Марк покачал головой.
—Я подумал кое о ком другом. Вообще было бы странно, если бы знал, хотя порой люди переходят из одного отдела в другой.
—Ну этих-то позабыть непросто.
После этого разговор сам собой свернулся. Наконец Хоппер пожелала брату спокойной ночи и потащила сумку наверх.
Гостевая спальня показалась ей истинным совершенством, а гладкие простыни после грубого постельного белья на платформе и вовсе привели ее в замешательство. Перед самым погружением в сон Элен вдруг пришло в голову, что брат ее, будь его работа хоть трижды секретной, вранья все же старается избегать — по той простой причине, что лгать не умеет. Уж ей ли этого не знать.
Ей приснилось, что она с матерью, только непонятно где — в каком-то помещении, покачивающемся вверх-вниз. Ей велели посмотреться в зеркало. Она повернулась к нему, и оттуда на нее уставился череп — с пустыми глазницами, без нижней челюсти, одна скула поросла мхом. А на шее болтался маленький спиральный амулет. И зеркало упорно не разбивалось, как бы сильно она ни лупила по нему своими холодными белыми руками.
11
Хоппер медленно просыпалась, дрейфуя из сна в полусознательное состояние и обратно, пока в конце концов не уставилась в потолок, совершенно сбитая с толку непривычной обстановкой. Спустя секунду окружающие формы слились в знакомые очертания гостевой спальни. Шел десятый час. Во всем доме стояла тишина.
Она занялась своим гардеробом: достала из сумки одежду, вчерашнюю запихала на дно. Раскладывать по ящикам и вешать в шкаф ничего не стала. Даже на платформе первые два месяца после прибытия она жила на чемоданах. С наполовину собранным багажом проще поспешно сорваться с места, невзирая на стремление к комфортному проживанию, пускай и временному. Ее личный опыт подсказывал, что рано или поздно все равно придется съезжать.
После смерти матери ее детство превратилось в бесконечную череду переездов — они с Марком и отцом колесили по стране. Они никогда не знали, куда придется ехать завтра, все зависело от работы отца.
Овдовев после тринадцати лет брака и оставшись с сыном и дочерью на руках, отец целиком отдался работе. Его маниакальный труд был чем-то вроде бегства от жестокого мира, отнявшего у него жену. Сейчас Хоппер оценивала его побег и как движение вперед, напряженные усилия по преображению мира в надежде, что жизнь детей однажды станет лучше.
Что бы ни было причиной одержимости отца работой, главным воспоминанием о нем оставался строгий профиль: вот он сосредоточенно смотрит в монитор, или читает документы, или разговаривает по телефону. На Элен и Макса он сердился крайне редко, однако относился к ним без душевной теплоты, можно сказать, с пренебрежением.
Вторая половина их детства, без матери и отца-трудоголика, прошла для сестры и брата по-разному. В то время как Элен противилась установлению любых близких отношений, Марк жаждал в них постоянства, которого так сильно недоставало ему в детстве. Лет с шестнадцати он принялся обзаводиться подружками, причем каждое расставание в течение месяца компенсировалось началом нового романа.
Словом, Лауре всего лишь посчастливилось оказаться подружкой брата, когда тот созрел для семейной жизни. Чуточку цинично? Зато предельно честно. Порой Хоппер задавалась вопросом, не из-за того ли Лаура ее недолюбливает, что догадывается об этих соображениях. Впрочем, возможно, Лаура просто считала золовку тем, кто вносит в героически выстраиваемую упорядоченную жизнь ее семьи элемент хаоса, которого и так полно в мире.
Внизу на кухне обнаружилась придавленная пиалой записка:
Элли! Ушел на работу. Лаура отведет детей в школу, потом ей надо в город. Оставляю запасной ключ. Ужин около восьми. Естественно, ждем тебя.
Всего наилучшего, Марк
«Всего наилучшего», ну как же без этого. Хоппер взяла ручку из стаканчика, провела две жирные линии под посланием брата и набросала ответ:
Меня не будет весь день, но к вечеру вернусь. Если нет, позвоню.
Оставалось только придумать, где же она «будет».
Мысли сами собой обратились к Торну, и Хоппер вдруг ощутила отвращение ко всей этой сумасшедшей истории. Теперь, когда она выспалась, события вчерашнего дня представлялись ей какой-то сказочной бурей, унесшей ее за сотни километров от дома. И сейчас ей хотелось только одного: убраться поскорее из Британии. Через несколько дней она сможет вернуться на платформу, к всецело устраивающему ее образу жизни, и продолжит изучать течения, свободная от какой бы то ни было ответственности и переживаний. Нет, о Торне даже думать нечего. Ну его.
* * *
Перед выходом из дома она остановилась в прихожей, сняла трубку и попросила соединить ее с платформой. Еще одним последствием Замедления, до сих пор сбивающим с толку пожилых людей, явилось свертывание мировых часовых поясов. Сейчас в Лондоне было десять утра. На платформе солнце висит на двадцать градусов ниже к горизонту, но и там сейчас тоже десять часов.
С началом Замедления приходилось производить корректировку времени, поскольку прежняя система — сутки в двадцать четыре часа, все эти мозаичные часовые пояса — неумолимо расползалась по швам. В первые месяцы особых проблем не возникало: к продолжительности каждого дня лишь добавлялись секунды, на которые увеличился период полного оборота планеты. Для определения точного уменьшения скорости вращения земного шара учредили организацию — в Германии, одном из старейших европейских государств,— откуда информация уже распространялась по всему миру.
