Я обещаю себе, что сзавтрашнего дня буду смотреть только навзрослых женщин. Аесли вечером мы опять пойдем вподобный клуб– нотолько зачем, зачем каждый день должен заканчиваться тестом, ипричем одним итемже, это что, поездка, где человека, меня тоесть, будут подвергать разнообразным испытаниям, аЛеннокс будет, типа, гидом, проводником иликак это там называется? Ичто тогда значил сегодняшний тест? Иливсе тесты между собой связаны исмысл будет понятен только вконце? Прожив половину жизни,я, какводится, очутился всумрачном лесу. Леннокс протягивает мне пиво. Завтра буду только навзрослых женщин смотреть, произношу я после первого глотка, можешь сразу свой тест вэтом направлении переделывать. Судя повсему, он вообще непонимает, очемя.
Я допил пиво, имы вернулись вгостиницу. Робот-регистратор чуть заметно кивает мне, когда я прохожу мимо, я киваю вответ. Мне нравится, когда меня приветствуют. Мы, люди, запрограммированы так просто, гораздо проще, наверное, чем эти роботы; только кивни– инам сразуже становится приятно оттого, что наше существование кто-то признает, пусть это иробот. Мы непроиграем вэтой борьбе, нет никакой борьбы, мы сами приборы. Навходе вгостиницу я непроизвольно задался вопросом: это тотже робот, что иднем, илиэто уже ночная смена. Какбудто они, каки мы, работают посменам, какбудто они немогут стоять застойкой днями напролет. Мы видим вних людей, обладающих сознанием, они видят внас приборы, имеющие отличное отних происхождение. Леннокс желает мне спокойной ночи иуходит покоридору всторону своего номера. Я тоже иду всвой номер, вдругом коридоре, надругом этаже.
Глава10
Окно вмоем номере открывается. Я некурю уже тридцать лет, ато обязательно покурилбы. Высовываюсь наружу инаклоняюсь вперед. Подо мной дворик смусорными контейнерами икартонными коробками, нанего падает слабый свет отокна илидвери, которых измоего положения невидно. Вечная картина, хотя, конечно, было время, когда еще несуществовало нимусорных контейнеров, никартонных коробок. Нехватает только мяукающей кошки ибледной поблескивающей тени отвтихаря, жадными затяжками курящего робота-регистратора, сразу видно: жизнь унего несахар.
Задвором– ряд домов, задомами– звезды. Ссамого детства я слышу, что надбольшими городами звезд невидно, нояих всегда вижу, хоть уменя совершенно обычное зрение. Наулице тепло, я стою водной рубашке, эта ночь, каки все ночи, слишком теплая, ноночи приходят одна задругой, ипоэтому каждая изних– отдельная история, завтра все может быть иначе, ине обязательно из-за нас. Былобы хорошо, еслибы одна иззвезд была крупнее других, какна первой странице «Таинственной звезды» изприключений Тинтина, эти картинки ночного жаркого города меня раньше интриговали ислегка пугали своими резкими контрастами, черными тенями ипотными людьми, пробирающимися куда-то ночью. Звезда, которая делает нам последнее предупреждение. Пусть оно придет откуда-то извне.
Регистратор ушел, переулок пуст. Да нет, его там ине стояло. Пора ложиться. Я закрываю окно иукладываюсь накровать. Всякое желание спать сразуже улетучивается, вгостиницах мне неспится: яслишком мало путешествую. Ивсеже гостиничные номера я люблю– чем безличнее, тем лучше; ядумаю, что нам всем пошлобы напользу, еслибы мы жили вобезличенных интерьерах. Кчему все эти заморочки, ради того чтобы почувствовать себя дома, чтобы сотворить себе дом? Все это бессмысленно иликак минимум временно: то, вокруг чего складывается интерьер,– это мы сами, кактолько человек умирает– все пропадает, какэто было вкомнате моей матери. Унее оставалось нетак много своих вещей: несколько книг, одежда, ножи ивилки, какая-то посуда, три вазы, фотографии врамках, два столика, кресло-трансформер, ивсеже это была ее комната, сгущенное эхо всех домов, где она когда либо жила. Нокогда после похорон я вошел вэту комнатку, оказалось, что вся незамысловатая обстановка превратилась внабор случайных, неподходящих друг кдругу деталей, которым место вкомиссионке, даже мой рисунок врамке, который я подарил ей вдесять лет, уже никак небыл связан нис ней, нисо мной. Все те годы, что она там жила, ей как-то удавалось удерживать все вокруг себя, словно она была душой этого собрания, ижизнь утекла изнего втот момент, когда владелицу вынесли задверь вгробу.
Я открываю планшет. Возникший вправом нижнем углу робот-регистратор сулыбкой сообщает, что прижелании горячие закуски доступны гостям круглосуточно. Интересно, он сам их разносит, иесли да, то как? Может быть, горячие закуски наробоязыке– это эвфемизм длясовсем других услуг. Уйди, говорюя, ион исчезает. Я заново читаю сообщение отсвоей издательши идумаю, какже теперь быть дальше, раз она обомне такого мнения. Смахиваю всторону, следующее сообщение отом, нехочули я опять вести курсы писательского мастерства. Стех пор какввели базовый доход, все бросились писать тексты, вот прямо все кому нелень. Роботы уже тоже научились писать очень приличные рассказы, сдобротно выстроенным сюжетом исразу нанескольких языках, номы хотим писать сами, инемногочисленным оставшимся читателям подавай написанное человеком, такимже, какони сами; мы хотим читать свидетельства существования друг друга, мы хотим читать то, что написано человеком, которого мы можем подловить наошибке ипревзойти. Иесли они принадлежат кмоему поколению, то пишут автобиографию, какбудто хотят описать мир дотого, какон исчезнет.
Мир уже исчез, вовсяком случае, тот литературный мир, где я когда-то начинал, когда вначале книги еще небыло обязательных дисклеймеров типа: издатель иавтор считают важным сообщить, что описанные настраницах х, х их действия, поведение и/или высказывания, атакже выбранная точка зрения служат исключительно дляразвития либо сворачивания сюжета, и/или разработки характера персонажа, и/или чтобы подчеркнуть художественный замысел иникоим образом невыражают разделяемые и/или неразделяемые ими убеждения илипредставления и/или их активную и/или пассивную поддержку и/или противодействие. Когда подобные тексты стали появляться повсюду, поднялась, конечно, большая шумиха, новместе стем я им симпатизировал, втом числе потому, что вто время уже занимался бессюжетными триллерами ине вполне относился клитературе. Вэтих дисклеймерах была какая-то своя красота, они стали вершиной эмансипации читателей.
Сдетства все, что сочиняли писатели, читатели безоговорочно принимали наверу, всю эту вереницу странных, чокнутых, депрессивных ис другого рода отклонениями индивидуумов, порой ведущих себя совершенно безумно, читатели безропотно пропускали через свою голову, покорно вбирали всебя все то, что писатель считал нужным выплеснуть наних, нотеперь хватит, довольно. Сколько можно позволять отравлять себя бредовыми идеями идостойным порицания поведением? Довольно отклонений вкнигах, довольно случаев, покоторым психушка плачет, теперь читателям нужно видеть иузнавать собственный мир, чтобы их непугали, ауспокаивали. Всоциальных сетях они уже покрасовались, себя показали, атеперь им хочется читать вкнигах осебе. Досих пор романы были слепком списателей, зеркалами, отрегулированными поих усмотрению; все что угодно: свое карикатурное «я», свое карикатурное понимание жизни они могли скармливать читателю, иникто неспрашивал, зачем все это нужно; атеперь литература стала зеркалом читателя, ицарапинки, которые прирученным писателям всеже приходилось наносить, потому что иначе никак, нейтрализовывались дисклеймерами. Все это вместе, конечно, означало конец литературы, ночто вэтом такого? Когда-то это должно было случиться, исилой никого незаставляли.
