Двадцать лет назад я объяснял своей матери, какэтим пультом управления пользоваться. Она вцеплялась внего мертвой хваткой ижала накнопки сразу несколькими пальцами свободной руки, БЗЗЗТ, БЗЗЗЗТ, БЗЗЗТ, акресло каждый раз делало нето, что ей хотелось,– нив первый день, никогда-либо потом. Ия объяснял ей, итерпения моего скаждым разом становилось все меньше: смотри, тут изображено шесть маленьких кресел, иу каждой кнопки тачасть кресла, которой управляет эта кнопка, выделена белым, видишь? Вот наэтой картинке белая спинка, значит, что эта кнопка делает?.. Именно! Ана следующий день все повторялось заново. Унее ничего неполучалось, ноона даже непыталась вэтом разобраться. Всю свою жизнь она намгновение застывала, перед тем какчто-то предпринять, какбудто ей было страшно, какбудто она боялась, что она сделает все неправильно иее заэто накажут илипосмеются надней; иесли уж она решалась действовать, то второпях, нераздумывая, какбудто пытаясь компенсировать упущенное время, ту долю секунды, накоторую она превратилась влед. Ис креслом было тоже самое: она остервенело тыкала вовсе кнопки подряд внадежде, что все получится само собой. Какже меня это бесило. Бог ты мой, да посмотри ты уже назначки испокойно разберись! Атеперь я сам сижу иковыряюсь сэтими кнопками. Может, какраз сэтой целью высшая сила препоручила это кресло моим заботам, чтобы научить меня скромности, чтобы поставить меня наместо.
Когда первое время после смерти отца она жила вотдельной квартире придоме престарелых ия еще мог выводить ее напрогулку, наобратном пути она, задолго дотого, какв поле видимости появлялась ее дверь, доставала изсумки ключ идержала его перед собой какмаленькое колющее оружие; какже меня это раздражало: да нам идти еще метров триста, мать, мы даже заугол еще незавернули, неужели обязательно доставать ключ прямо сейчас? Атеперь я все чаще замечаю, что, возвращаясь из«Алберт Хейна», сам зажимаю ключ вруке, еще недойдя досвоей улицы, идержу его, действительно, какколющее оружие; какбудто это передается понаследству. Ивсе время эта спешка, все время стремление пропустить какие-то необходимые фазы исразу перескочить кпоследнему этапу, неумение быть полностью вовлеченным впроцесс. Все то, отчего я должен был отучиться накурсах медитации. Пока что кресло справляется гораздо лучше, чем все эти семинары итренинги, вместе взятые. БЗЗЗТ. Спинка опускается вниз, смотри-ка, спервого раза правильно.
Кресло старое, неизвестно, насколько его механики еще хватит. Поидее, давно надо было купить ей более новую модель, ноона внем уже почти несидела: все свое время она проводила вобщей гостиной вместе сдругими стариками, страдающими деменцией, итам уних стояли кресла-трансформеры нанесколько поколений новее. Как-то несколько месяцев назад я зашел вэту гостиную ине поверил своим глазам: казалось, все они, десять старушек иодин старичок, все какодин слабоумные, сидят намостике звездолета «Энтерпрайз», только безаппаратуры иэкранов, одиннадцать ветхих тел вновейших мягких креслах свысокими спинками ианатомическими подушками, бесстрашно следующие внаправлении, откуда еще никто невозвращался. Амежду креслами ктомуже бесшумно скользили пополу два робота-сиделки, покрытые мехом, который можно гладить; кним я тоже так ине привык, хотя они разъезжали там уже несколько лет. Привиде них я каждый раз думал, что здесь что-то нетак, что им тут неместо, какбудто их транспортировали сюда избудущего. Нопоследнее время сомной такое бывает, мне кажется, что избудущего наменя так исыплются какие-то новые вещи, старею, неиначе; раньше вшестьдесят лет ты только начинал жить, какбудто тебе сорок, ноэто нам тогда было сорок, ашестьдесят былоим.
Пару недель назад я видел, кактри старика сдеменцией встали вокруг такого робота и, радостно улыбаясь, тихонько его гладили, уних вруках исилы-то почти небыло, иэти дряхлые пальцы соскальзывали смеха, отэтого мне почему-то стало страшно, какбудто это сцена изкошмарного сна илииз фильма ужасов. Атут еще эти новые кресла. Только присмотревшись получше, я понял, что они шевелятся. Сначала я подумал, что мне показалось, нонет: всех этих погружающихся вморе забвения старичков кресла тихонько убаюкивали, разминали имассировали, иим это нравилось, конечноже, им было приятно, они сидели сприкрытыми глазами иполучали удовольствие. Выглядело это непристойно, другого слова ине подберешь, только если отвратно; итогда еще девяностодевятилетняя мышиная фигурка моей матери тоже сидела втаком разминающе-убаюкивающем кресле, ибыло похоже, что она там тихонько кончает. Нет, я незнаю, каквыглядела моя мать, когда кончала,– сама мысль обэтом моглабы подтолкнуть меня кпоиску оружия– ноона сидела сзакрытыми глазами иполуоткрытым ртом инаслаждалась; может, всиденьях этих кресел были такие выступы, которые могли проникать внутрь различных отверстий втеле, ия стоял там, увхода вобщую гостиную, испытывая чувство гадливости– о, вот оно, слово!– исмотрел нашеренгу новеньких кресел состаричками, пребывающими вполном упоении, ижелал лишь, чтобы меня внезапно поразило слепотой прямо наместе.
Это наши новые кресла, сказала Рокси сгордостью, какбудто это она их спроектировала, нонет, она непроектирует кресла, она ухаживает застариками сдеменцией. Ей двадцать снебольшим, вглазах меланхолия, аголос хриплый, какбудто она тайком курит. Они уже нена кнопочном управлении, уточнила она, ана оральном. Я непонял, специальноли она допустила эту двусмысленность, ипобыстрее вошел вкомнату, чтобы поздороваться сматерью, прежде чем представлю уже ее вэтом кресле, сее меланхоличными глазами итакимже выражением налице, каку моей матери.
Вот еслибы дома было такое кресло, совсеми этими мягкими пульсирующими выступами иуглублениями, даже представить страшно. Изнего ведь вообще былобы невыбраться; мое кресло, слава богу, предыдущего поколения. БЗЗЗТ. Нет, сиденье. БЗЗЗТ! Сиденье! БЗЗЗТ! Да невниз, авверх! Ивот я уже нажимаю двумя пальцами одновременно, еще немного– ия превращусь всвою мать, аможет, уже давно превратился, просто сам пока непонял. Я итак, конечно, она, я– это моя мать имой отец, их слегка потрясли, перемешали иперелили встакан, итеперь жизнь почуть-чуть отпивает отменя через трубочку. Добавить вам льда? Зонтиком украсить?
Я пытаюсь сконцентрироваться накнопках. Подумай сначала, неторопись. Считай вдохи ивыдохи. БЗЗЗТ. Нет, вверх! Чем больше я пытаюсь сосредоточиться, тем сильнее мой гнев. Накресло, нату бабу в«Алберт Хейне», написьмо отиздательши– только этого нехватало, счего это она вдруг начала жаловаться насюжет ивсе такое. Я незлюсь, я просто устал– последнее время столько всего произошло,– мнебы поспать. Когда-то я спал вэтом самом кресле, я дежурил упостели матери, имне как-то удалось выстроить спинку, сиденье иподставку дляног водну более-менее горизонтальную линию, сейчас тоже должно получиться, хотя, может, вту ночь я набрал какую-то тайную комбинацию кнопок; нет, неможет быть, БЗЗЗЗЗЗТ, подставка, БЗЗЗТ, спинка. Смотри-ка, мы лежим, да настолько горизонтально, что даже возникает вопрос: ане опрокинусьли я назад? Новту ночь, когда я унее дежурил, этого ведь непроизошло, мать тяжело дышала всвоей постели, я лежал вэтом кресле, почти несмыкая глаз, асейчас, может быть, все-таки получится– нет, мне звонят. Леннокс.
Глава2
Какбудто мы только вчера разговаривали. Вовсяком случае, тон унего именно такой. Авот я удивлен. Что это Леннокс, я понимаю, только когда он представляется, номер мне ничего неговорит. Зачем он звонит? Вот былобы смешно, еслибы он предложил мне оружие: Леннокс, типа, читает мысли иисполняет желания, аведьон, кстати, раньше работал сДе Мейстером, так что почемубы инет, нов итоге он неза этим мне звонит, ачтобы рассказать, что Бонзо потерял память инадо кнему поехать ичто-то сделать. Все равно совпадение, потому что Бонзо иДе Мейстер– это один итотже человек. Потерял он память неполностью, говорит Леннокс, атолько ту часть, которую мы длянего придумали. Ну, тоесть ты, конечно, придумал; ты нам нужен.
