Леннокса вте дни поставили работать где-то надругом этаже. Он все еще регулярно заходил замной вдвенадцать, имы все также шли вдвоем вкондитерскую покупать коржики. Мои занятия невызывали внем нималейшего интереса, да ис чегобы, он ничего обэтом незнал, я ничего обэтом нерассказывал, мне казалось, что мою полочку лучше ото всех скрывать. Интерес проявил Йохан, разъезжающий всвоем инвалидном кресле, скоторым он управлялся припомощи рычажка направом подлокотнике. Было заранее слышно, какон подъезжает, его появление предварялось нетолько назойливым жужжанием, прерывающимся каждый раз, когда ему нужно было повернуть,– БЗЗТ, БЗЗЗТ, БЗЗЗЗТ, БЗЗТ, БЗЗЗТ, БЗЗЗЗТ,– нои приглушенной бранью, сопровождающей эти перебои, потому что привык Йохан ксвоему новому средству передвижения далеко несразу, да икоридоры ипомещения архива небыли рассчитаны налюдей винвалидных креслах.
Он истощал, волосы отросли еще больше, борода стала еще буйнее. Он итак-то был похож нахудожника, атеперь стал похож натакого художника, который потерял все ився итолько что обсох, дотого простояв много часов поддождем. Голос его звучал ровно, носам он приэтом передвигался туда-сюда, ирука, которой он управлял креслом, дрожала, какбудто отследующего изменения положения рычажка зависело слишком многое, какбудто из-за него могло случиться что-то непоправимое, зачто только он несет ответственность. Несмотреть наего отсутствующую ногу было невозможно. Смотреть нанее тоже было невозможно, потому что она отсутствовала. Ноя остерегся рассказывать ему оподобных парадоксах ине мог выдавить изсебя ничего, кроме односложных ответов наего вопросы.
Он стал частенько приезжать комне вту комнатку, где я разбирал архив «Бейенкорфа». Этот звук нис чем неперепутаешь. Открываются двери лифта, БЗЗЗТ, БЗЗЗЗЗЗТ, БЗЗТ, БЗЗЗТ, БЗЗЗЗЗЗТ– авот иЙохан. Иногда он привозил ссобой проспекты ибуклеты, которые, какему казалось, хорошо подходили кмоей коллекции. Обычно так оно ибыло. Я никогда неспрашивал, изкакого архива он их умыкнул, идолгих разговоров мы невели. Я всегда задумывался: ане прикалываетсяли он втихаря надо мной?– новего поведении небыло ничего такого, чтобы наэто указывало.
Однажды он исчез. Какнам сказали, устроился накакую-то другую работу примуниципалитете, наверное, втаком здании, подумали мы, где ему удобнее передвигаться. Теперь я мог опять спокойно созерцать свою ностальгическую коллекцию, небоясь быть потревоженным.
Глава8
Мой годовой контракт подходил кконцу, зато уменя оставалось искусство. Уроттердамского музея Бойманса– Ван Бёнингена оказалось много лишних деревянных секций дляхранения картин, которые могли быть переданы вдар архиву, ностем условием, чтобы мы разобрали их прямо наместе своими силами. Пять дней подряд мы сЛенноксом, ДеМейстером иеще четырьмя товарищами подилдо-столу выезжали рано утром намикроавтобусе вРоттердам, чтобы демонтировать стеллажи. Влучшие времена зарулембы сидел Йохан, атак нас возил Шитман, вмрачном молчании, словно досих пор немог простить нам свое прозвище. Стеллажи длякартин находились наскладе музея исостояли изреек, реек иеще раз реек, прикрепленных кдеревянным рамам медными шурупами. Пронумеровав рейки, нужно было выкручивать все эти шурупы электрическим шуруповертом. Работа скучная иоднообразная, нов перерывах мы сЛенноксом могли бродить помузею. Шитман состальными только покачивали головами, нонам было всеравно. Я идо этого бывал вмузеях, носейчас все было по-другому, потому что ходил я позалам неодин; было такое впечатление, что уменя какбудто по-настоящему раскрылись глаза, мы подпитывались друг отдруга своим энтузиазмом, даже сами удивлялись. Старые мастера, современное искусство– нам было всеравно, мы вбирали всебя все, какбудто это все длянас вновинку, итак оно ибыло. Всю ту неделю мы ходили позалам врадостном оживлении, имне тогда стало понятно, что созерцание искусства, проживание искусства связано срадостью, влюбых ее проявлениях. Назовите это радостью созерцания илирадостным благоговением– придумать можно что угодно, главное, чтобы там присутствовало слово «радость»,– хотя нет, есть, кажется, еще одно, более точное слово, которое тут лучше подходит, потому что оно отличается большей глубиной: «восторг». Ввосторге– именно так мы разгуливали влинялых комбинезонах позалам, посетители милостиво поглядывали нанас свысока, смотрители снедоверием, амы были вполном восторге. Аиногда нас разбирал безудержный смех– это если Леннокс вдруг разражался монотонным, скороткими судорожными перерывами, жужжанием, чтобы вызвать иллюзию приближения Йохана Штрауса. Впоследние два дня кнам присоединился ДеМейстер, он видел, какими радостными мы возвращаемся собеда, ирешил узнать, что нас так бодрит. Разглядывая картины вместе снами, он проникся нашим энтузиазмом, нов более сдержанном ключе, какотец, гуляющий полесу снепоседливыми детьми, которые время отвремени прибегают обратно, чтобы поделиться сним радостью отсвоей находки; ион проявляет неподдельный интерес, рассматривая шишку или, кпримеру, совиную погадку, потому что вообще-то он влесу практически небывает. Леннокс спросил его, правдали унего что-то было сЕ5; типа, слухи ходили, новместе их никто невидел. Какое-то время, ответилон, беззаботно улыбаясь, какчеловек, который дает понять, что может себе позволить невдаваться вдетали, понимайте какхотите. Да-да, одновременно сказали мы сЛенноксом, так мы иповерили, небось клянешься могилой своей матери.
Заэти пять дней я начал возлагать наискусство большие надежды, и, скорее всего, именно этот опыт сподвиг меня ктому, чтобы спустя полгода подать документы наискусствоведение. Я уже почти ничего непомню изтого, что мы там видели вовремя перерывов, нонесколько произведений навсегда остались вмоей памяти, потому что помимо «восторга» затой неделей закрепилось выражение «мастерство впередаче фактуры». Внаши беседы его ввел Леннокс, аему оно досталось отматери, которая вСвободном университете прослушала курс лекций «Каксмотреть наискусство». Обозначало оно то, какхудожники пытаются передать наполотне фактуру различных материалов. Складки одеяний святых накартинах позднего Средневековья иэпохи Возрождения, мех ибриллианты, которыми украшена одежда епископов, ноособенно бокалы, сыр ихлеб нанатюрмортах семнадцатого века. Вмузее висела небольшая картина Питера Класа скаким-то мутным напитком вбокале, ножом, нарезанной селедкой ибулочкой, ивот особенно эта селедка иэта булочка заставляли нас возвращаться ккартине снова иснова, чтобы рассматривать блеск рыбьей кожи ипористость хлеба. Я понял, что втаких работах важна неимитация, ну или, вовсяком случае, нетолько имитация, нои трансцендентность, хотя вполне возможно, этого слова я тогда еще незнал. Художник невосклицал: посмотрите наменя!– он восклицал: посмотрите наэто! Хотя мы ходили ив залы ссовременным искусством, ив сад ссовременной пластикой, новсеже основное ядро наших обеденных экспедиций заключалось впоисках «подходящей фактуры». Позднее уменя выработаются другие предпочтения, я полюблю искусство двадцатого века, отэкспрессионизма идадаизма допостмодернизма, потому что это наша эпоха, потому что вэтом должна была быть правда онас, ио нашем времени, инашей истории, хотя, может быть, просто потому, что я видел внем красоту, ноиэто прошло; еще позже я полюбил пейзажи икак реалистичные, так ине очень изображения городов накартинах раннего Возрождения, перекрестки дорог, встречи святых, сцены изжизни Христа, где назаднем плане видны тающие вдымке холмы снежными деревцами, игорода скаменными стенами, дворцами ицерквями,– все маленькое, далекое ив мягких тонах; так ихочется там погулять, поэтим холмам, хочется соединить задние планы совсех картин, чтобы можно было перебираться изодного пейзажа вдругой, изодного города вдругой, асамбы ты был маленькой точкой где-то назаднем плане.
