БЗЗЗТ. БЗЗЗЗТ. БЗЗЗЗТ. БЗЗТ. БЗЗТ,– вдруг выдает Леннокс.
Авот иЙохан, говорюя, отрываясь отвида изокна.
Что-то вдруг его вспомнил, произносит Леннокс, сам непонимаю почему.
Может, потому что мы кнему едем?– спрашиваюя.
Вполне возможно, отвечает Леннокс, какбудто нехочет заострять наэтом внимание. Помчали, говоритон, пора выдвигаться.
Я– послушно следующий заним безнадежно больной. Мы бежим кмашине, держа надголовой свои куртки. Кактолько выезжаем обратно нашоссе, всалоне становится теплее. Испаряется вода. Повизгивают дворники. Машины всоседнем ряду оставляют засобой шипящий след. Благодаря кофе я чувствую себя хорошо. Я подзарядился.
Очень вовремя мы туда заехали, говорит Леннокс. Только жаль, что кофе уних ненастоящий. Суррогат: горячий, нобез кофеина. Ты почувствовал?
Ага, отвечаюя, хотя насамом деле нет. Услышав слово «суррогатный», я всякий раз вспоминаю рассказы отца оВторой мировой войне. Суррогатный чай, суррогатный кофе. Суррогатный сахар. Это термины изчужого мира, неиз моего. Мой мир, кстати, тоже уже исчез. Суррогатный секс. Суррогатная Англия. Утебя возникает иногда ощущение, что ты уже неживешь всвоем собственном мире?– спрашиваю я уЛеннокса.
Ты имеешь ввиду, что все изменилось? Да, конечно. Так всегда бывает, когда стареешь. Это уже нетвой мир. Ауж длянас это тем более верно.
Что ты имеешь ввиду?
Мы– мужчины бездетей, отвечает Леннокс. Дети раздвигают границы нашего мира. Новместо того, чтобы жить длясвоей семьи, дляпотомства, мы занимаемся вотчем.
Чем?
Вместо того чтобы жить длясвоей семьи, дляпотомства…
Да нет, я тебя услышал, просто мне стало интересно: ачемже мы занимаемся?
Ну, вот чем. Ищем сокровища.
Сокровища?
Да. Бриллианты.
Ты сейчас оБонзо? ДеМейстере?
Да, бриллианты ДеМейстера.
Звучит какназвание комикса, говорюя. Я-то думал, что все дело впотере памяти.
Это тоже, все вместе. Ибриллианты, ипотеря памяти. Кактебе больше нравится.
То есть бриллианты уДе Мейстера? Тыже сейчас овыкупе, правильно?
Одно другого неисключает. Учеловека могут быть ибриллианты, ипотеря памяти. Потом сам все поймешь.
То есть мы едем искать сокровища, говорюя.
Ага, отвечает Леннокс, именно так я исказал.
То есть вот чем мы занимаемся, говорюя. Бонзо– единственный изпохитителей, кто остался вживых, иему известно, где находится выкуп. Иэту информацию нам надо изнего выудить.
Леннокс улыбается. Ну, мыже всеравно будем освежать его память, говоритон.
Мотор урчит, адождь выбивает дробь покрыше. Посреди этих звуков наши голоса. Дворники мечутся туда-сюда, сгоняя воду коснованию лобового стекла. Вдетстве, сидя уотца вмашине, я думал: один издворников пытается ударить другой, атот вовремя убегает, раз заразом.
Изанимаемся мы этим, потому что унас нет детей?– переспрашиваюя.
Вот именно, отвечает Леннокс, мы какперсонажи изкомикса. Никакой размеренной жизни, одни приключения. Что-то, что ник чему неведет. Ну, каксказать, ник чему. Бриллиантов нахрен его знает сколько денег. Еслибы унас были дети, то былбы якорь вжизни. Что-то незыблемое. Нам былбы нужен постоянный заработок, чтобы их содержать, их приходилосьбы каждый день возить водни итеже места, мыбы занимали определенное место внекоем сообществе. Голова унас былабы занята совсем другим. Понимаешь, очемя? Амы здесь, получается, занимаемся вещами изпрошлого.
Еслибы унас были дети, говорюя, онибы уже успели вырасти иуехать. Ау нас просто есть время, потому что нет обязательств ходить наработу копределенному часу. Уменя, вовсяком случае.
Отцов, которые обзавелись детьми уже ввозрасте, полно. Ты собрался, кактолько я тебя попросил. Безо всяких не: немогу, сейчас дети изшколы придут. Илитак: не, немогу, уменя сегодня внуки вгостях.
Ты так иработаешь наКонтору?– спрашиваюя.
Ивот мы едем, вздыхает Леннокс. Ищем сокровища. Иправда, какв комиксе, да? Неудивляетли тебя, что текст непоявляется воблачках унас надголовами?
Ты неответил навопрос, говорюя.
Знаю, произносит Леннокс.
Я жду, ноон так ничего ине добавляет. Тоесть Бонзо знает, где бриллианты, повторяюя. Ачто сним вообще дальше было, после того, какему создали новую идентичность?
Включая детство вАмстелвене, говорит Леннокс.
Да, включая детство вАмстелвене. Что сним было дальше?
Хочешь верь, хочешь нет, ноон пошел учиться наискусствоведа.
Да ладно.
Угу.
Нопочему, спрашиваюя, это было решение сверху иликак?
Да нет, говорит Леннокс, это он сам так решил, он жил своей головой, каких-то денег ему дали, ион, наверное, подумал: ане пойтили мне наисторию искусств? Кто знает, может, это мы заронили внем это семя, пока разгуливали поБоймансу. Непревзойденная передача фактуры! Здоровоже!
Я просто удивился, говорюя, потому что я тоже… Он получил диплом?
Конечно. Он– да. Сотличием. Апотом заделался галерейщиком. Скажем так, очень успешным. Еслибы ты еще крутился вмире искусства, навернякабы слышал онем.
Я пытаюсь опознать чувство, затопляющее меня, какгрязная вода заливает холодный подвал. Это ине зависть, ине боль непризнания, ине разочарование– хотя все это тоже отчасти присутствует. Вэтом чувстве есть еще игнев, бессильный гнев, супором набессилие. Я создал тень, которая меня переиграла. Я дал ему прекрасное детство, мое детство, такое детство, которое должно было быть уменя самого, атеперь он еще изакончил мою учебу– такое ощущение, что именно поэтому недоучился я сам, зачемже, вэтом нет нужды, он уже все сделал. Он блистал натом поле, ккоторому мне можно было только принюхаться. Теперь мне понятно, почему искусство постепенно ускользало отменя, почему я потерял кнему интерес– этот интерес, эту способность наслаждаться искусством я передал, сам того нежелая ине ведая, ему, ион смог найти себя внем гораздо лучше, чемя. То, что произошло вканун Дня святого Николая 2008года вРейксмузеуме, небыло отдельным событием, это было кульминацией того процесса: нея прощался сискусством– искусство прощалось сомной, ухмыляясь иусмехаясь. Я был больше ненужен, они нашли кого-то другого, человека, которого создал ясам.
Что-то ты помрачнел, замечает Леннокс. Того игляди, комикс закрутится, мама негорюй. Флешбэки, трюки сперевоплощением идлиннющее объяснение вконце, сполными облачками текста, произносящая его голова еле-еле помещается вуголке…
Итак далее, говорюя, итак далее, итак далее.
Глава4
Надшоссе илугами слева направо проносятся завесы дождя, какгигантские витражи. Пейзаж начинает меняться, внем постепенно появляется рельефность, мягкие склоны, отдельные круглые холмы– курганы великанов, развесивших эти витражи издождя; потом холмы становятся больше, тут итам вырастают ряды вымокших деревьев. Панорама сужается, даль пропадает, иэтот пейзаж я узнаю: мы едем позаднему плану картин позднего Средневековья ираннего Ренессанса, которые я когда-то так любил, эти холмы сотдельно стоящими хрупкими деревцами, эти городки вдали, все такое хрупкое искромное, никак незатронутое тем, что происходит напереднем плане. Вот ипервый городок, непонятно даже, какк нему подъехать, вот он есть– ивот его уже сразу нет; ябы исейчас судовольствием прошелся вэтом пейзаже пешком, отхолма кхолму, отгорода кгороду, вот останавливаешься ты ивидишь вдалеке распятие илитрех мудрецов, спешивающихся укакого-то хлева сосвоих верблюдов, Марию всаду, претерпевающих истязания святых– все это далеко, асам ты еще дальше, назаднем плане, какбудто видишь сам себя вбинокль снеправильной стороны, вон ты где; дорога позаднему плану, вероятно, лучшая извсех возможных, пусть передний план достается другим персонажам илиисторическим событиям, короче, всему тому, что стремится быть впервых рядах. Носамого пейзажа я невижу, я его восстанавливаю, потому что все, что я вижу, пропитано водой, все, что я вижу, становится все более невидимым из-за завесы дождя, я несмогбы там прогуливаться, ябы промок насквозь ипровалился взаболоченный луг иничегобы несмог разглядеть нагоризонте– кажется, будто дождь хочет стереть последнее искусство, которое я любил.
