Нояи сам такой, только приэтом я еще излюсь, еще чуть-чуть– ия встану сместа ипрокричу всем этим русским иазиатам влицо: «Защищенное Зеленое Сердце!»– аони продолжают галдеть, выдавая свои версии навесь автобус; это уже реально бесит, ия чутьли нерад своему гневу, потому что так я хотябы точно знаю, что больше негонюсь заих благодарностью. Тем временем Леннокс внимательно смотрит наменя сбоку, какбудто уменя где-то нателе расположен датчик, покоторому он проверяет мое состояние, икладет руку мне наплечо, чтобы недать мне встать.
Сносом ему что-то сделали. Я невидел его сорок лет, итеперь унего есть нос; яструдом узнал его, когда он подошел комне сегодня утром наплощади имени Йохана Кройфа
[1]. Вот наш автобус, сказалон. Я сначала подумал, что он кого-то послал вместо себя, ноэто былон. Вовсяком случае, так он сказал. Мне показалось, что я его узнал, носейчас я уже нетак уверен. Я могбы порасспрашивать его онашем общем прошлом вархиве, нолучше даже неначинать: вдруг он несможет дать ниодного правильного ответа? Я беру свой планшет ифотографирую его впрофиль. Первая фотография неполучается, потому что он удивленно косится наменя, пытаясь понять, что это я такое делаю. Просто смотри перед собой, говорюя, все впорядке. Захочешь– удалю потом. Он смотрит перед собой, правда, приподняв брови. Неважно, раньше он тоже часто так делал. Наполучившейся фотографии я пальцем редактирую переносицу. Блин, говорюя, это действительно ты. Блин, повторяет Леннокс, непоздноватоли проверять?
Мы едем уже несколько часов. Я думаю отом, где сейчас ДеМейстер– Леннокс просит называть его Бонзо,– где сейчас Бонзо. Укоторого потеря памяти. Леннокс сказал взять чистой одежды нанесколько дней, тоесть заодин день мы сэтим заданием несправимся. Я спросил уЛеннокса, неедемли мы опять вмонастырь, ион ответил: ида инет, так что это мало что дает.
Останавливаемся урядком стоящих мельниц, тут можно выпить кофе исфотографироваться. Туристы пьют кофе ифотографируются. Водитель стоит руки вкарманах ивглядывается куда-то вдаль, вполя. Я хочу встать рядом сним, ноЛеннокс меня удерживает, опять кладет мне руку наплечо, честное слово, прямо возложение рук какое-то, емубы заниматься божественным исцелением. Когда все нафотографировались вдоволь, мы выезжаем нашоссе ипересекаем несколько речек.
Надеюсь, мы непросидим весь день вавтобусе. Надо было выйти утех мельниц вполя, куда-нибудь всеравно дойдешь, нагоризонте всегда есть какой-нибудь город, где можно сесть напоезд. Вернуться домой, просто работать усебя застолом, ходить каждый день в«Алберт Хейн», дождаться, пока таженщина встанет вочередь, ивывалить свои покупки наленту, пока она выкладывает свои. Неслушать маленького внутреннего буддиста. Разве я его еще непридушил?
Автобус сворачивает, я смотрю науказатели, судя повсему, мы едем вМерсберген. Может быть, этот автобус будет объезжать все новые деревни, повсей стране, их становится все больше, вМаркерварде вот уже несколько лет строят копию центра Амстердама. Душевная атмосфера Брабанта. Большие экраны вдоль дороги. Карнавал двенадцать месяцев вгоду. Еще недоехав дограницы застройки, мы застреваем впроцессии, наодной изплатформ которой стоит принц. Он размахивает тростью снабалдашником, платформу везет трактор, шофер одет фермером. Все участники процессии– ряженые, костюмы только что достали изшкафа, наних еще видны складки. Алааф! Алааф! кричат они, громко итребовательно, какбудто разыскивают человека поимени Алаф
[2]. Дляпассажиров автобуса это приветствие запомнить оказывается куда проще, чем «Защищенное Зеленое Сердце». Откуда нивозьмись появляется медный оркестр, выряженные фермерами музыканты играют какую-то суматошную мелодию, авсе участники процессии ее подхватывают, какбудто эту песню надо поскорее допеть, пока она невзорвалась. Приэтом они совершают угловатые иторопливые танцевальные движения, гоп-гоп-гоп-ля-ля, все вкостюмах: ифермеры там есть, ифермерши, иковбои, иматросы, иепископы, кого только нет. Мы находимся посреди этого всего, я слышу, каклюди просачиваются вдоль автобуса. Леннокс спокойно смотрит перед собой, какбудто длянего это обычная составляющая поездок издома наработу, акто его знает, мне онем ничего неизвестно, я ине спрашивал унего еще ничего. Водителю удается, постоянно сигналя, пробиться кбольшой парковке накраю деревни, где собралось еще несколько автобусов. Навыходе нам всем ставят печать наруку сномером автобуса. Унашего номер 34. Я смотрю нафиолетовые чернила ивспоминаю, какраньше такие печати ставили наконцертах илишкольных дискотеках. Давно это было, вообще-то, даже непонятно, какэтот мир сохранился досих пор. Да несохранилсяон, ипусть эти старомодные печати непытаются убедить меня вобратном.
Это ничего незначит, говорит Леннокс. Я смотрю нанего вопросительно, он глазами показывает напечать уменя наруке. Это число,– произноситон. Наверное, решил, что я пытаюсь отыскать внем смысл. Я думал одругом, говорюя. Ихорошо, отвечаетон, вотбы все так. Его голос звучит рассеянно, какбудто он мысленно вдругом месте; мы закидываем сумки наплечо иотходим отгруппы понаправлению кдеревне, Леннокс впереди, я сзади. Нас никто непытается остановить, никто некричит нам вслед ине бежит занами.
Улицы узкие ипустынные, дома маленькие, двери выходят прямо наулицу, перед ними никустика, все каменное. Кажется, Леннокс знает дорогу. Издалека доносится гул праздника, то громче, то тише, какбудто ребенок играется скнопкой громкости. Свернув наодну избоковых улиц, я вдруг вижу где-то надкрышами верхнюю часть медленно вращающегося колеса обозрения смаленькими силуэтами вкабинках. Леннокс достает ключ изкармана иоткрывает дверь. Это дверь шестидесятых годов, почти полностью изготовленная изпупырчатого матового стекла сгоризонтальной прорезью дляпочты. Должно быть, имитация, этой деревне всего несколько лет отроду. Подожди меня снаружи, говорит Леннокс, я скоро вернусь. Он закрывает засобой дверь, исквозь матовое стекло я вижу, какего силуэт растворяется вглубине дома. Я ставлю сумку наузкий тротуар иусаживаюсь накарниз окна гостиной. Сидеть совсем неудобно, новсе лучше, чем стоять. Занавески замоей спиной задернуты. Чуть слышно доносятся звуки медного оркестра ирадостные крики. Вдомах напротив никакого движения. Все наработе: тут живут люди, участвующие вкарнавале сорок часов внеделю. Как-то я читал интервью содной изжительниц– она утверждала, что длянее это внекотором роде фитнес. Мимо проходят несколько туристов, уставившись всвои экраны. Когда они сворачивают надругую улицу, я тоже достаю планшет. Сообщение отиздательши: она хотелабы услышать мою реакцию, потому что так ине получила отменя ответа. Существует ведь много других вариантов, иони вомне несомневаются. Неозвученный вопрос приэтом: тыже несердишься? Мы поколение инфантилов: сами сначала отвергаем человека, апотом больше всего беспокоимся отом, какбы он неотвергнас.
