4.Монастырь
Глава1
Счего начинать?– надо продолжать рассказ опрошлом. Когда закончился мой контракт вархиве (проект попостройке новых корпусов ипереезду еще небыл завершен, номои двенадцать месяцев истекли), я подал документы вУниверситет Амстердама наискусствоведение. Из-за того что я бросил школу, недоучившись, мне пришлось сдавать вступительный экзамен, нооказалось, что это формальность, ис сентября меня зачислили. Потом, какя понимаю, было по-другому, нов середине восьмидесятых искусствоведы еще работали сдиапозитивами. Я проводил многие часы взатемненных аудиториях вуниверситетском квартале Аудеманхёйспорт, где заспиной упрофессоров висел экран, накоторый проецировались слайды. Проектор находился внутри конструкции, которую ассистент поднимал кпотолку, сначала пристроив кней круглый резервуар сдиапозитивами. Затем сэтого высокого положения наэкран один задругим выпрыгивали слайды; каждая смена изображения сопровождалась звуком, подобным тому, скаким ввестернах перезаряжают револьверы. Налекциях исеминарах я начал догадываться (новозможно, я это прямо сейчас придумываю, пока пишу), что счастье вузконаправленной специализации. Непотому, что якобы важно знать ободном предмете илитеме все,– важно все время узнавать оних что-то новое, всякий раз рассматривать их сдругого угла, исследовать, что оних думали иписали другие, важно находить ирассматривать еще неизвестные углы зрения идетали; важно посвятить себя чему-то, что подробно описано. Если это ина самом деле путь ксчастью (прямо сейчас мне кажется, что я знаю это совершенно точно), то я вынужден считать свою жизнь неудавшейся; писатель связан состальным миром нетак. Этот вывод меня удивляет, я-то всего лишь хотел рассказать освоей незаконченной учебе вуниверситете всвете того, что это был определенного рода трамплин ктому времени, когда я внезапно воссоединился сЛенноксом иЙоханом имы общими усилиями создали Бонзо. Вот опять мои мысли расползаются, я торможу внеожиданных местах, вместо того чтобы сконцентрироваться натом, что хочу рассказать. Короче, безнадежно.
Зате два года, что я изучал историю искусств, я редко виделся сЛенноксом. Аможет, вообще никогда. Мы обменялись телефонами, когда я уходил изархива, я смутно помню какие-то моменты, когда мы сним сидели наоткрытых террасах кофеен илизависали вбарах, новполне вероятно, что это плод моего воображения. Вкафе я вто время действительно ходил, нос одногруппниками. Каждую пятницу длястудентов-первокурсников сискусствоведческого устраивались посиделки вбаре наулице Нес, недалеко отаудиторий вАудеманхёйспорт. Я был верным посетителем этих встреч, потому что хотел быть частью этого мира. Я ведь начал свою академическую карьеру сзапозданием ипонимал, что будетли твоя жизнь наполненной, зависит оттого, используешьли ты свои интеллектуальные способности. Эти двенадцать месяцев вархиве оказались очень ценными, они закинули меня спериферии всамую гущу жизни, носейчас было важно использовать свои возможности, включить мозг, работать насвоем уровне, ане ниже.
Нопериоды жизни имеют свойство перетекать изодного вдругой, хоть мы илюбим считать их чем-то изолированным, имое недавнее прошлое оставило свой след. Однажды вовремя пятничных посиделок я оказался застолом скомпанией, где был один дядька ввозрасте; среди первокурсников попадались пенсионеры– это были приличные господа саккуратно подстриженными седыми волосами, бывшие врачи иагенты понедвижимости, укоторых наконец нашлось время посвятить себя изучению искусства. Тот, что сидел занашим столом, был среди них единственным, кто приходил напятничные сборища. Он разговаривал смолодой студенткой, которая понепонятной причине ловила каждое его слово. Насколько я помню, старикан идевушка рассуждали окартине Рафаэля. Если ты когда-нибудь окажешься уменя вспальне, говорилон, то увидишь, что надкроватью уменя висит репродукция этой картины. Если будешь сверху– увидишь, если снизу– нет, сказал я неподумав. Это был тот мгновенный юмор, которому я научился вархиве, чтобы обороняться отпацанов сдилдо-стола. Каквыяснилось, студенты-искусствоведы предпочитают более тонкую игру смыслов. Повисла полумертвая тишина, замолчали нетолько мужчина идевушка, нои другие студенты, которые следили заразговором. Отрепутации хама, вкоторые меня сразуже записали (это выражалось нена словах, аво взглядах имелких изменениях положения тела, так что я вдруг оказался совсем один застолом, вродебы полным народу), загоды учебы я так полностью ине избавился. Может быть, блеск моей только что начавшейся новой жизни слегка потускнел уже тогда, хоть великое потускнение случилось позже. Ноя точно стал задумываться (илиэто я сейчас задумываюсь) ословах директора, который пророчил мне, что если я буду заниматься неквалифицированным трудом, то попаду вдругой мир, клюдям другого сорта; это какраз проблемой нестало, вархиве я наудивление легко влился вколлектив. Нок моменту возвращения всвой собственный мир я уже настолько изменился, что теперь здесь мне небыло места.
Я тогда жил вкомнатке начетвертом этаже сдругой стороны Весперзейде (мало того, что высоко, так там еще икрыша протекала) ичувствовал себя все более одиноким. Небудет преувеличением сказать, что наплаву меня держало искусство. Я стал завсегдатаем Городского музея иРейксмузеума. Кстати, завсе это время я невстретил там ниодного однокурсника, неиначе, они вперерывах между потрахушками восхищались друг удруга вспальне висящими надкроватью репродукциями.
Сейчас я уже точно невспомню, когда мой энтузиазм вучебе начал угасать. Неможет быть, что все дело было только втой несчастной реплике иреакции других студентов, ине само искусство было виновато. Прежде чем Дэмиен Хёрст обклеит платиновый череп бриллиантами, пройдет еще двадцать лет. Нокакбы то нибыло, я ото всех отдалился. Именно вто время я прочитал первые книги обуддизме; начал я скупленных встаром магазине пейпербеков уже упомянутого Алана Уотса. Втом, что эти идеи нашли вомне отклик, я сейчас вижу подтверждение той мысли, что любовь кзападному (или, если вам угодно, квази-) буддизму подпитывается восновном желанием бездействия ичто влечение кнему испытывают преимущественно склонные кпассивности личности. Ксчастью, тогда вмоей жизни появилась Эмми. (Ксчастью? Да, все-таки ксчастью, хоть инедолгому.) Она приехала изАнглии иходила, хотя практически ничего непонимала по-голландски, напары исеминары позолотому веку. Я помогал ей тем, что переводил лекции наанглийский ипроводил сней все время. Водопад темно-каштановых волос, большие круглые очки всеребряной оправе, свет летал туда-сюда встеклянных линзах, когда она, усиленно кивая, ходила сомной поРейксмузеуму, словно все, что она видела, кее невыразимой радости, соответствовало ее ожиданиям. Уменя ожиданий было немного, иона все их превосходила. Она жила вобщежитии наВесперстрат, подиагонали отбывшего хлебозавода, где я когда-то ходил посумрачным помещениям снизкими потолками иглядел насобирающих макеты полицейских, теперь, стоя уокна ее комнаты, я смотрел, какздание неторопливо сносят шар-молотом ибольшими экскаваторами, выедающими изнего целые куски. Внутренние стены, практически незнавшие дневного света, вдруг оказывались голыми увсех навиду, прежде чем рухнуть; падающие трубы поднимали огромные клубы пыли наперегороженной улице; яузнавал помещения, вкоторых бывал, ив то время, какя их узнавал, они навсегда покидали этот мир. Это было страшное истрашно красивое зрелище, какне вмеру апокалиптическое завершение одного периода иначало чего-то нового, потому что сзади замной, обнимая меня, стояла Эмми.
