Небольшой слет старых друзей, сказал Йохан. Волосы унего отросли, борода стала еще буйнее, почерному шли седоватые ибелоснежные полосы. Еще раз добро пожаловать. Он попросил Леннокса проводить меня вмою комнату. Встретимся заужином. Леннокс подхватил один издвух чемоданов ивперед меня пошел клестнице. Я взял второй ипошел заним.
Моя комната находилась натретьем этаже ипредставляла собой келью скроватью, письменным столом изнеокрашенного дерева ишкафом. Стены тут тоже были изкирпича, иеще было высоко расположенное маленькое окно, вкоторое было видно только небо.
Где мы?– спросиля. Изачем?
Вот чем внастоящее время занимается Йохан, сказал Леннокс. Унего здесь ретритный центр
[23]. Невидел, чтоли, табличку увъезда?
Я ничего невидел, ответиля, из-за заклеенных окон.
Заклеенных?– удивился Леннокс. Ирассмеялся. Смеялся он недолго, ностало понятно, что отношения между нами уже нетакие, какпрежде. Окна умашины незаклеены, сказалон, это легкая тонировка отсолнца. Я, кстати, тоже живу здесь, моя комната дальше покоридору. Разложи пока спокойно вещи, через полчаса услышишь гонг кужину, спускайся вниз, там иувидимся.
Подожди, сказаля, ая-то здесь зачем?
Еще узнаешь, ответил Леннокс, мы подумали, что тебе такое какраз будет подуше.
Глава5
Так оно ибыло, мне такое какраз придется подуше, это я пойму уже заужином, хотя осамой операции мне итогда еще ничего небыло известно. Вожидании гонга я распаковывал чемоданы, вкоторых лежала такаяже одежда, каку меня вшкафу. Я несразу понял, что это моя одежда иесть. Вновой дляменя косметичке находились моя щетка, моя расческа ипрочие предметы гигиены. Было даже несколько книг измоего шкафа, романы инесколько пособий побуддизму. Я сложил вещи наодну изнижних полок шкафа, поставил книги настол исел накровать ждать гонга.
Глава6
Ужин проходил вбезмолвии. Меня никто обэтом непредупреждал, новсе молчали, ия поэтому тоже. Мы сидели задлинным деревянным столом, надлинных деревянных скамьях, все, кроме Йохана, который всвоей коляске расположился воглаве стола. Нас было человек тридцать, кроме Йохана иЛеннокса, я никого незнал. Общество было смешанное: имужчины, иженщины, большинству засорок; ярешил, что это бизнесмены, приехавшие наретрит подруководством Йохана.
Ужин был простой ивегетарианский, фасоль срисом исалат. Помере того какя подъедал все изсвоей миски, тишина вокруг нравилась мне все больше. Слышны были только звуки, которые имели смысл, потому что были неизбежными: скрип вилок иножей, жевание, глотки воды иинициированная тонкими жестами илидвижениями глаз передача кастрюль икувшинов сводой. Лишь неизбежное имеет смысл, подумаля. Это был афоризм такого рода, который всю свою силу иценность разменивает настатус ничего неговорящего клише, кактолько еще раз произнесешь его сам себе, ноя решил, что это нестрашно, эту цену я был готов заплатить.
Что мне вовремя этого ужина имногих других трапез, которые мне еще здесь предстояли (потому что вэтом зале я буду питаться еще долго), показалось необычным, так это что тишина запускает относительное безвременье. Конечно, процесс еды разворачивается вовремени, отпервого кусочка допустой тарелки, ноэто время уравновешенное, само собой разумеющееся, нетакое дерганое время, которое возникает поддействием разговоров, вопросов иответов ивсевозможной суеты попустякам ибез, сопровождающей все это (понялили меня, правильноли я услышал, очем это, почему он вдруг ведет себя так отстраненно?), ине такое, вызывающее раздражение инеуместные ожидания, забегающее вперед время, которое возникает, когда все представляются друг другу ирассказывают что-то осебе. Я сразу почувствовал себя дома, аработа даже еще неначалась.
Глава7
Честно говоря, я думал, что здесь будут длинные главы, сразвернутыми прустовскими предложениями, описывающими здание, жильцов иокрестности. Но, ксвоему удивлению, я вижу, что длинными они становиться нехотят. Ну да, понятно, это было прекрасное спокойное время, можно даже сказать, счастливое время, атакие периоды описывать сложно. Это было время урегулированное, это, наверное, главное, унас была наша работа, унас была наша тишина, я был частью чего-то большего, иэто действовало успокаивающе. Казалось, будто раньше мое сердце всегда билось чуточку быстрее, чем нужно, атеперь адаптировало частоту своих ударов подритм местных каденций; хоть этого ине было слышно, нонаши сердца бились вунисон. Впрочем, это неозначало, что я стал бездушным винтиком вколлективе; ябыл иучастником, инаблюдателем. Я взял себе запривычку придумывать заобщим столом подробную биографию всех присутствующих исочинял рассказы вдухе Агаты Кристи, где кого-то изнас убил кто-то изнас же; япридумывал, какой мотив может скрываться заубийством (обычно что-то произошедшее впрошлом) икак это дело распутали. Каждый день я выбирал жертвой кого-то другого. Сами убийства меня неволновали, мне были интересны истории, которые я сочинял прожертв. Неприметной пожилой женщине, которая часто сидела напротив (места застолом небыли занами закреплены, новсеже люди предпочитали садиться тудаже, куда иобычно), я подарил богатое колониальное прошлое, свнебрачным ребенком итяжбами занаследство; мужчина сбольшими седыми усами был полковником вотставке, скоторым тоже было невсе так просто, только уже непомню, что именно.
Самым интригующим сотрапезником был высокий худой мужчина скороткими черными волосами, всегда одетый вчерное. Я прозвал его длясебя Пастором ипосле того, каксделал его один раз жертвой (его нашли вподвале сперерезанными венами), вследующих фантазиях уже повысил додетектива-любителя, который вел расследование, потому что дляэтой роли унего была самая подходящая внешность. Он всегда внимательно наблюдал запроисходящим, слицом, накотором неотражалось ничего,– нобыло понятно, что он обовсем имеет свое мнение ичто его мысли вовсе необязательно благодушны илимиролюбивы. Даже здесь, где никто неразговаривал, он выделялся своей молчаливостью. Поволе моего воображения он вышагивал покоридорам, заходил впомещения, где собрались подозреваемые, спомощью прицельных вопросов выуживал изпреступников признания. Сюжет был дляменя нетак важен, да яи небыл вэтом силен, меня больше интересовали атмосфера, гнетущее настроение, робкие ожидания, легкая, почти незаметная улыбка, скоторой Пастор выходил изпомещения, распутав дело.
Мне хотелось знать, придумываютли идругие гости такие истории, нопри этом я нечувствовал нималейшей потребности подойти ккому-нибудь испросить. Да ивозможностей задать вопрос было нетак-то много. Внеобеденного зала я редко кого-либо встречал, кроме Йохана иЛеннокса, ине имел представления, чем занимаются остальные игде все это происходит. Хотя официально молчание предписывалось только вовремя трапез, вдругих частях здания тоже практически никто неразговаривал; привстрече обычно было достаточно просто кивнуть друг другу. Когда вкоридорах мне попадался Пастор, мне всегда приходилось преодолевать изумление, длившееся, впрочем, всего долю секунды, почему он нев сутане илине читает находу молитвенник. Это изумление всегда меня веселило, иПастор, должно быть, удивлялся, почему я каждый раз прохожу мимо него сзатаенной улыбкой.
