Каквам такое, господин: Леннокс неподходит ктелефону / Унего других дел два вагона.
Чего?
Я подумал, какмоглабы звучать песня стаким названием. Или: Он пошел гулять длямоциону / Вот ине подходит ктелефону. Мне продолжать, господин? Я могу что-нибудь ипро кресло матери сочинить. Ну, еслибы это была песня.
Нет, лучше ненадо.
Понимаю, господин.
Дорога становится все более пустой, словно эта трасса вконце концов предназначена только длянас. Эта идея мне нравится.
Ваша мать…
Да?
Она умерла еще совсем недавно?
Да.
Вы еще горюете, господин, если мне позволено поинтересоваться?
Горююлия… Ей исполнилось сто лет, я видел, какона постепенно впадает вслабоумие, я видел, какона все больше уходит всебя… Наверное, это скорее ломка, чем горе… Впоследние двадцать лет ее жизни я ездил кней каждую неделю, посредам, сначала напоезде, апотом наавтобусе…
Двадцать лет, господин!
Я тоже неожидал, что получится так долго.
Ах, господин, еслибы мы уже тогда были знакомы, ябы мог вас возить туда иобратно.
Двадцать лет назад тебя еще небыло. Тебя идесять-то лет назад еще небыло.
Это вы верно подметили.
Потом мы долго молчим, какбудто Жерому нужно время, чтобы переварить информацию. Мы сменяем шоссе надвухполосную дорогу, ландшафт остается прежним, нодвижение здесь более плотное, появились перекрестки сосветофорами.
Нехотители послушать музыку, господин? Уменя есть большой выбор…
Нет, спасибо, втишине спокойнее.
Ноя немогу сказать, что совершенно спокоен, теперь, когда мы съехали сшоссе итранспорта стало больше. Я пугаюсь, когда мы заезжаем наплощадь скруговым движением; стех пор какмы вдруг впопыхах выехали сподземной парковки, это чувство слегка притупилось, носейчас опять выплескивается наружу: осознание, что я сижу вавтомобиле безруля, нопри этом наводительском сиденье. Я осознаю, что никаким образом немогу воздействовать наситуацию, икакимбы уверенным никазалось наше движение впотоке транспорта, если подумать, это идеальное место действия длякошмара.
Я больше люблю шоссе, Жером.
Понимаю, господин, всвое время мы обязательно выедем нашоссе, носейчас я пока выбираю нам самый удобный маршрут.
Я опять вернулся вАнглию. Вот откуда мой недавний испуг. Там я тоже сидел наводительском сиденье, норуля передо мной небыло, справа отменя сидела Эмми, ируль был перед ней; ихотя ируль, иводитель насамом деле были, все-таки это было странно, ипрошло много времени, прежде чем я привык, еще ипотому, что движение было левостороннее, так что казалось, что видишь отражение, ивсе повороты выглядели по-другому. Ощущение того, что видишь все вотражении, было настолько сильным, что меня каждый раз удивляло, что надписи надорожных указателях спокойно можно прочитать.
Увас учащается пульс, господин. Некритично, нотакое впечатление, что вы взволнованы, чувствуете беспокойство, простите заоткровенность.
Это только воспоминания, Жером.
Быстрее подумайте очем-нибудь более приятном, мой вам совет.
Вовсе необязательно, говорюя. Необъяснятьже ему концепт меланхолии?
Тогда, вовремя наших бесконечных поездок, мы колесили попохожему ландшафту, только там было больше деревень, городов ипромзон, хотя восновном заводы пустовали, автомобили идвигатели делались вдругих частях света, быстрее идешевле. Пустые кирпичные помещения свыбитыми стеклами. Эти долгие поездки впоисках места, гдебы потрахаться, потому что вдоме ее отца такие тонкие стены, илипросто чтобы куда-нибудь ехать, новсе-таки приэтом иместечко найти– какбудто мы подростки безсобственного жилья, какбудто мы уже тогда несоответствовали своему возрасту, потому что бываетли вообще, что люди соответствуют своему возрасту; точно некогда вспоминаешь более ранние версии себя, когда вспоминаешьих, ничто ничему несоответствует.
Она небыла нипервой моей любовью, нипоследней, но, возможно, самой большой, какраз засчет этих поездок сэтой широкой панорамой перед лобовым стеклом, этого холмистого ландшафта, всех этих центральных графств Англии сверху донизу ислева направо стихой музыкой порадио. Это несентиментальные воспоминания, это пронзительные воспоминания, ноправда втом, что я досих хотелбы там оказаться. Ее бледное тело подо мной, когда мы наконец находили себе местечко, все бледнее, помере того какона ссебя больше снимала илия снее стягивал, ее тело словно начинало легонько светиться, сливочное, ноне сладкое, ее большие мягкие груди, ее живот, ее треугольник, это ощущение наполностью откинутом сиденье, что мы добрались допункта назначения, иэто невысказанное разочарование, что время неостановилось, что всему, что было мокрым, предстояло высохнуть, азатем быть смытым проточной водой.
Должна быть возможность остаться везде, где ты побывал, вовсяком случае, должна быть возможность оставить там версию себя, которую ты потом сможешь навестить. Я нешестидесятилетний мужчина, перебирающий свои воспоминания олюбви сорокалетней давности, я все тотже парень, каким был сорок лет назад, просто я больше немогу туда попасть. Почему унас нет реальности, где мы моглибы посещать свои воспоминания, хотябы какживотных взоопарке, одновременно вклетке ина свободе,– зачем нам память, если нельзя вернуться?
Новообще-то мне удалось вернуться, пятнадцать лет назад, мне тогда было лет сорок пять, все случилось каку всех: появился «Гугл», социальные сети, все вдруг нашли тех, скем общались раньше, я –Эмми, Эмми– меня. Мы встретились, когда она была сподружками вАмстердаме (снесколькими изних я был знаком уже давно), через год я приехал кней вМанчестер, она жила там вспальном районе девятнадцатого века сдомами изкрасного кирпича, ссыновьями семнадцати идесяти лет, девочками-близнецами восьми лет ибойфрендом, который небыл отцом ее детей. Она постарела, конечно, какия, нодругие стареют иначе, чем мы сами, сами мы какбудто меньше подвластны времени, какбудто унас есть стабильное ядро, которое уостальных отсутствует или, вовсяком случае, уних оно гораздо менее стабильное. Она была худее, чем раньше, сболее тонкими губами, иголос ее тоже потерял детский жирок. Вее доме было полно народу. Я провел унее два дня испал вмаленькой гостевой комнате начердаке, налестнице валялись учебники, неглаженое белье, футбольные бутсы, пляжные шлепки, сумки– вещи лежали ивисели повсюду, нетолько насамой лестнице, атакже наперилах ив коридоре; когда живешь один, все помещается вшкафы, нотут никто нежил один, длявсего нехватало места, это, безсомнения, изменчивое расположение вещей было живым организмом, обладающим самостоятельным мышлением, было легко представить, что какие-то предметы терялись ипотом снова всплывали наружу, что это естественный ход вещей, что пять обитателей этого дома исам дом были одним существом ичто это скорее было вопросом необходимости, чем привязанности исентиментальности. Вот какими должны быть дома: заполненными докраев жизнью ивещами, ноне специально, акакбы между прочим, чутьли немимоходом. Ванная была, такое впечатление, занята постоянно, так что влажность изнее никогда неиспарялась исухим там небыло ничто иникогда; полотенца, зеркало, полупустые флаконы, выдавленные тюбики, пол, стульчак, занавеска длядуша, большое количество зубных щеток, пребывающих наразличных стадиях износа,– все было липко-влажное, сырые запахи шампуней икремов смешивались сзапахами гнили иплесени.
