Однажды, говорюя, когда я пришел кматери вту ее квартиру, она мне рассказала, что утром проснулась смыслью, что она опять может все, что может безпосторонней помощи встать спостели, что неиспытывает трудностей приходьбе, что все опять хорошо, что ее ждет полный приключений день. Это было такое приятное чувство, сказала она, нопотом я сразуже поняла, что это неправда.
Влесу никакого движения ине видно ниединого огонька. Мы– единственное транспортное средство навсю округу. Наддеревьями теперь тоже темно.
Я часто это вспоминаю, мне кажется, ничто так сильно нерастрогало меня, какэти ее слова.
Апочему, господин?
Потому что я очень легко могу себе это представить. Ты просыпаешься самим собой безвозраста, версией себя изпотустороннего мира, тебе вечные тридцать, вечные сорок, гоп, выпрыгиваем изкровати, говоришь ты сам себе, нас ждет новый день. Ты хочешь сбросить ссебя одеяло ивстать ногами напол, нотут дотебя начинает доходить, что ты стар инемощен, иживешь уже нев своем доме, ипридется ждать, пока тебя спустят скровати ипомогут помыться иодеться. Сам ты неможешь ничего, одетого тебя сажают вкресло, которым ты так толком ине научился управлять. Иты ссамого утра знаешь, какпройдет остаток дня: тебя покормят завтраком, потом опять пересадят вкресло, впол-одиннадцатого кофе, вдвенадцать обед, потом ждать дополчетвертого, когда принесут чай, апотом вшесть часов бутерброды– ничего изтого, что тебе дают, ты невыбирал сам. Может, придет кто-нибудь навестить, аможет, непридет. Скаждым зашедшим вкомнату сотрудником ты пытаешься завязать разговор, ноу всех мало времени, аговорить-то тебе неочем, кроме како самом себе. Ты можешь дойти сроллатором дотуалета, нопо окончании тебе нужна помощь, ииногда приходится ждать двадцать минут, пока кто-нибудь придет, исколькобы ты нинажимал накнопку, если уж они заняты, то заняты. Есть телевизор, нотебе все еще почему-то кажется, что это око дьявола, ипотому ты смотришь его лишь изредка, только «Новости» иэти смешные документалки оприроде, собезьянами итак далее. Вечером становится темно, это хуже всего, иногда задернуть занавески приходят совсем поздно, когда небо почернело, асамому тебе уже никак. Тебе приносят чай, апотом приходят еще раз уложить впостель. Иесли ты еще молишься, то молись, чтобы завтра непроснуться также: какзаключенный, который несколько предательских секунд верит, что он дома искоро отправится завтракать вгород.
Непроглядная тьма, господин.
Ине говори.
Нопотом она все-таки обрела счастье.
Сначала сней случился инсульт, после чего она уже немогла говорить полными предложениями. Вот тогда-то ивернулась война.
Принимая вовнимание ее возраст, предположу, что вы говорите оВторой мировой войне?
Да, именно тавойна. Она тогда еще жила сродителями вЛейдене, брат скрывался вВелюве, вдеревне Стру, чтобы его непослали наработы вГерманию, вместе смоим отцом, моим будущим отцом, мать уже была сним знакома. Время отвремени она приезжала туда напоезде, привозила талоны брату ижениху, больше я обэтом ничего незнаю– где она доставала эти талоны, каквсе это было устроено– ноточно знаю, что впоездах было небезопасно, их проверяли, иесли ты вдруг везешь ссобой все свои талоны, адля кого они, иеще поезда наэтом участке обстреливались своздуха англичанами. Иэто все вернулось, она рассказывала обэтом вбольшом возбуждении истрахе, яростно жестикулируя. Ноочемже она говорит? Почти все слова она заменяла другими, так что далеко несразу удавалось догадаться, что говорит она опоездах, исамолетах, истрельбе, словно это случилось вчера, идля нее так, наверное, ибыло, может, это происходило прямо вовремя ее рассказа, иона потому так наседала нанас, чтобы втолковать, насколько все серьезно, ведь мы сидели так спокойно, словно ничего неслучилось.
Нопотом-то она обрела счастье.
Когда деменция продвинулась настолько, что она больше немогла жить одна втой квартирке наверхнем этаже, она перешла взакрытое отделение внизу, вмаленькую комнатку, где ей очень нравилось, потому что там небыло непросматриваемых углов, где могбы кто-нибудь спрятаться, чтобы заней подглядывать. Альвиную долю своего времени она проводила вобщей гостиной, вместе содиннадцатью другими проживающими. Сэтого момента все заботы оней взяли насебя другие, именно обэтом она мечтала всю жизнь, вовсяком случае, всю свою взрослую жизнь, всю замужнюю жизнь. Долой вопрос, что готовить наужин, долой принятие решений отом ио сем, ведь никтоже непомогал, никто необъяснял, какнадо, вдетстве она, какстаршая дочь, тоже часто помогала подому, нотогда все было по-другому, это были другие люди, это были ее люди, атеперь унее вдруг взялись муж идети, это неродные, это семья, ее нужно каждый день удерживать наплаву, это какникогда неостанавливающаяся стиральная машина, кнопки которой запускают непонятные инепредсказуемые программы.
Жизнь– полная корзина грязного белья.
Что?
Извините, господин, мне захотелось использовать метафору. Итак, ваша мать была счастлива.
Она перестала бояться. Она просидела там вуголочке пятнадцать лет, проживающие приходили иуходили, ноона держалась, она сосвоей благодарной улыбкой пережила их всех. Заэту улыбку все ее обожали, она всегда была такой благодарной. Вэтой улыбочке был страх иманипуляция, иногда меня так иподмывало крикнуть персоналу: да неведитесь вы наэто так легко, она изображает изсебя святую невинность итаким образом добивается, чтобы вы всё занее делали, она улыбается только потому, что хочет, чтобы прекратилось что-то, что вселяет внее страх, иличтобы ей помогли сделать то, чего она нехочет делать сама.
Новы нестали этого делать.
Нет, я нестал этого делать. Ичто самое удивительное, современем мать, каки персонал, сама поверила вэту свою улыбку. Чем больше прогрессировала деменция, тем искреннее становилась ее улыбка, доброжелательная иблагодарная идаже иногда сзатаенным весельем. Она была одной изсамых спокойных проживающих, это тоже прибавляло ей популярности, остальные еще восновном могли говорить ивовсю этим пользовались, задавая вопросы икомментируя. Эта гостиная была целым сообществом, я познакомился нетолько сдругими жильцами, ноис их родственниками, буде таковые захаживали. Иногда уменя возникало ощущение, что закрытое отделение– это приют, куда мы отдали напередержку домашних животных, длякоторых дома неосталось места,– номы кним так привязались, что всеравно регулярно приходим их навещать; им это нравится, инам тоже приятно. Ау меня было молчаливое домашнее животное, ковсеобщей зависти, такое, которое лишь мило улыбалось имогло сказать пару слов, только если надо поправить куртку илигалстук.
Она все меньше принадлежала мне ивсе больше персоналу. Они виделись сней каждый день, начиная сминуты, какее утром доставали изпостели, изаканчивая минутой вечером, когда ее опять укладывали втуже постель. Они ее знали, понимали, что она имеет ввиду, если хмурится, что значат ее неразборчивые слова, они умели предугадывать, когда она начнет сопротивляться, иподыгрывали, чтобы добиться ее согласия. Когда я ее навещал, то обычно уходил ктому времени, какнакрывали стол кужину, это был подходящий момент длярасставания, потому что длянее начинался следующий пункт программы. Однажды я подвез ее наинвалидной коляске кее месту застолом, иона вдруг громко ичетко крикнула: вперед! Подъехать ближе было никак, подлокотники ее коляски уже прижались ккраю стола, ноона бурно протестовала, ина мое замечание, что дальше нельзя, крикнула: зануда! Присутствующие нянечки прыснули сосмеху, одна изних подошла иперехватила уменя коляску; если ваша мать говорит вперед, то имеет ввиду назад, объяснила она. Все стали весело смеяться надмоей бестолковостью: ох уж эти сыновья, непонимают, чего отних хотят, вперед значит назад, слева значит справа, сверху значит снизу, здесь действуют свои законы иправила, окоторых нужно иметь представление, что они вообще знают, эти родственники? Ая только улыбался, махал рукой ибочком шел квыходу.
