Время шло, шатающиеся покоридорам дамочки давно улеглись спать, роботы-сиделки, несомненно, стояли где-то вуголке иподзаряжались, рассвело– иначались утренние звуки, пришла утренняя смена, запахло свежим кофе, мне его тоже принесли. Все были подвпечатлением отприближающейся смерти моей матери. Меня покормили завтраком, потом пришел врач изцентра восстановления иреабилитации, увеличил дозу морфина ипрописал сильное снотворное, чтобы мать умерла восне. Это могло продлиться несколько часов илидней. Еды илипитья организм нетребовал, врач объяснил, что наэтой стадии тело само вырабатывает вещества ине принимает ничего извне. Тоже самое я видел иночью: организм замкнут насамого себя.
Я ждал, пока меня сменит сестра. Наулице светило солнце, я закрыл занавески, оставив щелочку. Наувеличенной дозе морфина иснотворном мать спала спокойнее, по-прежнему соткрытым ртом, нодыхание выровнялось, больше непрерывалось исопровождалось пилящими звуками: дровосек спокойно работает вогромном лесу. Потом ее дыхание опять сбилось; иногда дровосек несколько секунд оглядывался вокруг впоисках нового подходящего дерева, вечно этот выбор. Почему эти деревья никто неудосужился пронумеровать, отодного достотысячного? Этобы сильно облегчило ему жизнь.
Она вела свою собственную борьбу. Вот какона лежала: обращенная нек другим присутствующим, нена внешний мир, ана саму себя– она непримеряла маску длядругих, никаких больше улыбочек, все это было впрошлом. Я дежурил уее постели (сестра должна была прийти позже), иделал это какдля себя, чтобы небыть тем, кто оставил ее одну, чтобы воздать ей должное, так идля внешнего мира. Я легко мог себе представить, что ночью она беспокоилась из-за того, что вее маленькой комнатке помимо нее находится еще кто-то, сидит рядом сней настуле, илиходит туда-сюда покомнате, илилежит вытянувшись вкресле-трансформере. Какое дело другим доее борьбы? Ей это только мешало концентрироваться. Я почувствовал, что надлежит блюсти дистанцию. Я был там длясебя, недля нее. Мне, впринципе, иделать-то было нечего, руку держать было поздно, вначале вечера я было взял ее заруку, ноникакой реакции непоследовало, ия скоро ее отпустил, потому что мне показалось, что я навязываюсь. Какимбы масштабным нибыло все происходящее, комне оно имело опосредованное отношение. Речь шла отом, чтобы знать свое место ироль. Я какбудто отъехал камерой назад ивдруг почувствовал, что смоей стороны эгоистично относиться кчеловеку, лежащему вэтой кровати, только какк матери. Начать хотябы стого, что она была матерью имоей сестры тоже. Ноиу нас двоих был только один кусочек отвсего пирога, она была нетолько нашей матерью, нои еще очень много кем– напротяжении ста лет. Ее братья исестры, ее друзья иподруги издетства, мой отец– увсех когда-то был свой кусок пирога, свой осколок того целого, которым она являлась. Укаждого была своя доля, ивсе вместе было несуммой этих долей, иуж точно неболее того. Даже если сама она была единым целым, то каждому показывала какую-то одну изсвоих сторон; целым, всем вместе одновременно, водин момент времени, она небыла никогда. Тот человек, который сейчас лежал иизо всех сил дышал, был непознаваемым. Может быть, главным образом, иуж точно впервую очередь, она была такой, какой видела саму себя, самоосознанием, которое втечение ста лет реализовывалось вэтом теле, досих пор сопротивляющемся, икоторое никто никогда невидел ине ощущал, никогда полностью, полностью– никогда. Здесь умирает моя мать было лишь частью отЗдесь умирает эта женщина. Ия подумал, что еслибы она смогла заглянуть комне вголову иувидеть тот образ ее, который есть уменя, онабы себя, может, неузнала, илиобиделасьбы, илиогорчилась, ичто вконце концов этот образ могбы даже оставить ее равнодушной.
После того какприехала сестра, я наавтобусе ина поезде отправился домой, всостоянии одновременно просветленном иизможденном, которое помнил побессонным ночам прошлого, хоть сейчас ине выпил никапли. Я был подвпечатлением оттого, что видел ночью. Я был свидетелем чистой воли кжизни, которая нехотела сдаваться. Работало дыхание, вся энергия организма шла надыхание исердцебиение, я видел силу, которая хотела какможно дольше продержаться итем самым себя истощала– ноостановиться немогла. Батарейка должна была полностью разрядиться. Вообще-то я сидел уже нерядом сдышащим человеком ине рядом смоей матерью, арядом сбиологическим процессом; где-то вуголке, может, еще испрятались последние угасающие обрывки личности, новсе-таки восновном я видел организм, систему, которая должна была отработать доконца. Кроме организма, небыло уже ничего, идаже если ад существует, неосталось ничего, что моглобы туда отправиться.
Я приехал домой ипопытался поспать. Когда я вполдесятого вечера вернулся сменить сестру, мать десять минут какумерла. Она лежала впостели смертельно бледная, вдруг ужасно мертвая, череп обтянут кожей. Глаза ей уже закрыли. Рот был открыт, тонкие бледные губы подвернулись внутрь, что придавало рту сходство склювом. Нам говорили слова соболезнования, предложили кофе, сестра позвонила родственникам ив похоронное бюро, азатем уехала, ая остался помогать обмывать тело. Вместе ссиделкой поимени Рокси, которая однажды сгордостью показывала мне новые кресла, мы сняли сматери ночную сорочку. Рокси осторожно закрыла матери рот. Унее был тазик сводой, мне она дала рукавичку длямытья, мы обмывали мать молча, несчитая инструкций Рокси, произнесенных шепотом. Мы стояли пообе стороны откровати иобмывали мать скорее символически, чем тщательно, я левую сторону, Рокси правую. Тело уже остыло, особенно ноги. Мы неспешили, работали безперчаток– Рокси мне предложила, ноя отказался, исама она тоже. Вопрос отом, что я должен приэтом чувствовать (ине долженли чувствовать больше), я пытался отогнать отсебя подальше. Запрошедшие годы я уже видел ее голой илипочти голой, я усаживал ее наунитаз, я присутствовал притом, какее переодевали, сейчас я почти ничего нового неувидел. Ее маленькое тело– бледно-желтоватое, какзамазка, смужскими грудями инесколькими большими черными бородавчатыми родинками; ее живот– слегка округлый отпостоянного сидения, безволосая щель между ног: этого я незнал, вероятно, лобковые волосы втаком возрасте пропадают. Рокси надела нанее подгузник, мы одели ее водежду, которую я подобрал вместе ссестрой. Последним делом мы застегнули наматери кофту иосторожно надели нанее очки. Теперь мать была такойже, каквсегда: опрятной, хорошо одетой, она выглядела намного лет моложе, даже слегка улыбалась. Неосталось иследа оттой неистовой воли кжизни, которую я наблюдал, сейчас перед нами снова была версия дляпоказа. Тем временем уже пришли двое мужчин изпохоронного бюро, которые, кактолько мы закончили, разместили подматерью охлаждающий элемент, чтобы она хорошо сохранилась впоследующие дни. Я переводил взгляд сэтих людей нанянечек иобратно, я смотрел навсех, кто входил ивыходил.
Вовсех нас есть эта неистовая сила, но, пока мы функционируем нормально, оее присутствии можно только догадываться. Она регулируется заводскими настройками ирастет вместе стобой, вобъеме иинтенсивности примеряясь кобстоятельствам. Иногда, когда утебя высокая температура илирана, градус этой силы повышается наделение-другое, носам ты этого часто незамечаешь, окружающим это больше бросается вглаза. Она идет вперед твоей личности имирится сней, только пока тане начинает путаться подногами. Твоя личность появилась относительно поздно, основные усилия были сделаны раньше, машина уже была приведена вдвижение. Атеперь, когда впределах досягаемости наше бессмертие, возникает вопрос: дастли эта сила себя приручить, позволитли она продлевать ивытягивать себя добесконечности, захочетли постоянным подводным течением войти ввечность– илиже обернется против нас, чтобы взять то, что принадлежит ей поправу, последним всплеском? Либо все, либо ничего, номы неперестанем цепляться завсе, чтобы оттолкнуть отсебя это ничего какможно дальше; иостается последний вариант: ей придется смириться, что право наистощение мы унее отобрали.
